Топи и выси моего сердца. Дневник - Дарья Александровна Дугина

Утро никогда не будет добрым. А ты – счастливым.

Мне тут сегодня сказали, что меня надо бить и …

Про второе не согласна, а про первое – да.

Моя рука на шее вашей прогрызает горло.

Вы думаете, я сдамся, когда вы руки мои в свои возьмете?

Я порежу ваше горло скользким углем.

Я хочу резать ваше горло, ибо тогда кровь хлынет,

Можно будет молиться за упокой.

За врагов молиться можно

Только за упокой.

Я очень злая.

И я хочу прорезать вам горло

Своим ножом Кизляр,

Оставленным в Москве —

Тем, которого так боится Н.[381]

Я хочу в руки брать нож.

Раскладывать им сердце как странные импортные по платформе плоскости.

Я хочу драться.

А. дал мне в сумочку маленький баллончик. Я улыбнулась и спросила: «Это духи»?

▪ ▪ ▪

Я в Москве.

14 / 03

Проснулась в 8. Все остальные минуты до «сейчас» лежала. Пыталась встать. Не могла. Сонно говорила с бухгалтерией. Надо собраться, собрать чеки, посчитать возвраты и все разложить по полочкам. Передышка на полдня и завтра – в бой.

Нас ждут. Ждут там и здесь и верят в нас. Проговорила 47 минут с активистами панафриканистского движения в Того и понимаю – нельзя сдаваться. Еще столько много неосвобожденных народов – только вперед.

Наша миссия – освобождать.

▪ ▪ ▪

Болит грудная клетка, а с утра сердце. Надо забыть, поиграть пару нот на Лусиль[382], уложить ее спать.

Любила, когда утро начиналась поздно, чтобы забежать за его начало.

Мне нужно осуществить деколонизацию сознания.

15 / 03

Смотрю на медленно горящую свечу, которую зажигала еще в декабрьском вечере Петроградки в небольшой квартире. После первой ссоры и первого примирения. Непорядок со сном. Лежала до 9, потом опять лежала, переставляя будильники, мучат воспоминания. Пытаюсь от них избавиться. Чувствую нервно. Шатко. Не могу обрести успокоение.

Предполагаю, что надо ввести мораторий на саможалость, нытье, поздние подъемы, несобранность. И дурость.

Сердце немного теплое, покалывает. Нервное. Пройдет. Потрясывает. Пройдет.

16 / 03

Не можем сами не тыкать в Инстаграм[383] – значит, нам его вырубят высшие силы. К книгам! К книгам! К книгам! Без фб и инсты месяц – и мы уже поменяемся. Хочется воспрять и чтобы силы… Но пока перебежкой, перебежкой. От дня к дню.

Есть фрагменты трассы, когда надо бежать в одиночку. Послушать наставление тренера и бежать одной. Есть битвы, куда пускают только одного, и по гостевым приглашениям не пройти. Те часы, что я остаюсь одна на один с самой собой, надо принимать как таковые. Не забывай о безопасности и проверочных маршрутах.

Иногда бежать нужно не так, как предполагал. Не тем темпом и не тем маршрутом. И вместо приемлемого пути с асфальтом выбирать пересеченную местность. И иногда решение надо принимать самой, слушая внутренний голос. Онтологический императив. Просто вперед. Пути назад нет.

17 / 03

Выиграть битву можно упорством. Выиграть битву можно мудростью.

Знанием. Обаянием. Но выиграть войну только всеми компонентами

Все будет хорошо. Открой окно возможностей!

Влюбленный и в самом деле не перестает мысленно метаться, предпринимать все новые демарши и интриги против самого себя. Его дискурс – это всякий раз словно приступ речи, вызванный каким-нибудь мелким, случайным поводом. Можно назвать эти обломки дискурса «фигурами». Слово это должно пониматься не в риторическом смысле, но скорее в смысле гимнастическом или хореографическом. Короче, в греческом смысле: σχημα – это не «схема», а нечто существенно более живое: жест тела, схваченного в действии, а не наблюдаемого в покое: таковы тела атлетов, ораторов, статуй – то, что в напряженном теле можно обездвижить. Таков же и влюбленный во власти своих фигур: он мечется в некоем полубезумном спорте, он растрачивает себя, как атлет; он разглагольствует, как оратор: он захвачен, зачарован своей ролью, как статуя. «Фигура» – это влюбленный в работе.[384]

▪ ▪ ▪

В горах Вертер встречает сумасшедшего: среди зимы тот хочет собрать цветы для Шарлотты, которую он любил. Сидя в сумасшедшем доме, этот человек был счастлив: он ничего не помнил о себе. В безумце, собирающем цветы, Вертер узнает себя наполовину, как и тот, он без ума от страсти, но лишен всякого доступа к (предполагаемому) счастью неосознанности, страдая, что даже в своем безумии он неудачник[385].

▪ ▪ ▪

Уже сотню лет принято считать, что безумие (литературное) заключается в словах: «Я есть другой»: безумие – это опыт деперсонализации. Для меня, влюбленного субъекта, все совсем наоборот: именно то, что я становлюсь субъектом, не могу не стать им, и сводит меня с ума. Я не есмь другой – вот что с ужасом констатирую я[386].

▪ ▪ ▪

Я – «комок раздражительной субстанции». У меня нет кожи (разве что для ласки). Пародируя Сократа из «Федра» – именно о Бескожести, а не об Оперенности следовало бы говорить, рассуждая о любви.

Сопротивление древесины не одинаково в зависимости от места, куда забиваешь гвоздь: древесина не изотропна. То же и со мной: у меня есть свои «болевые точки». Карту этих точек знаю лишь я сам и, руководствуясь ею, избегаю или взыскую того или иного своими внешне загадочными поступками; хорошо бы эту карту моральной акупунктуры заранее раздавать всем со мной знакомящимся (каковые, впрочем, могли бы ее использовать также и для того, чтобы причинить мне больше страданий)[387].

▪ ▪ ▪

Любовное восхищение – это какой-то гипноз: я очарован образом. Сначала потрясен, наэлектризован, сдвинут с места, опрокинут, «ударен электрическим скатом» (как поступал с Меноном Сократ, этим образцом любимого объекта, пленительного образа) или же обращен в новую веру неким виденьем, ведь ничто не отличает дорогу влюбившегося от пути в Дамаск; а затем оказываюсь прилипшим, придавленным, неподвижно прикованным к образу (к зеркалу). В тот момент, когда образ другого впервые меня восхищает, я – не более чем Волшебная курица иезуита Атанасиуса Кирхера (1646): она засыпала со связанными лапами, уставившись на меловую линию, которая, подобно путам, проходила недалеко от ее клюва; даже когда ее развязывали, она оставалась неподвижной, завороженной, «подчиняясь своему победителю», – говорит иезуит; однако, чтобы пробудить ее от этой зачарованности, чтобы переломить силу ее Воображаемого (vehemens animalis imaginatio), достаточно было чуть похлопать ее по крылу; она встряхивалась и вновь начинала клевать корм. [388]

День планировался как осмысленный, а