Время жить и время умирать - Эрих Ремарк

Его худое лицо внезапно перекосилось. Выражение беспредельной муки и гнева проступило на нем. Комендант круто повернулся и зашагал прочь.

Некоторое время Гребер смотрел ему вслед, затем пошел дальше. Он решил не рассказывать Элизабет, что его родители живы.

Элизабет шла одна через площадь, лежавшую перед фабрикой, и выглядела совсем затерявшейся и маленькой. В сумерках площадь казалась больше, чем обычно, а низкие дома вокруг — еще невзрачнее и безрадостнее.

— Мне дают отпуск, — выпалила она задыхаясь. — Снова.

— На сколько?

— На три дня. На три последних дня.

Она смолкла. Глаза ее потускнели и вдруг наполнились слезами.

— Я все им объяснила, — сказала она, — и мне сразу дали три дня. Вероятно, придется потом отрабатывать. Ну, да все равно. А когда ты уедешь, тем более. Даже лучше, если я буду очень занята.

Гребер ничего не ответил. В мозгу его темным метеором пронеслась мысль, что им предстоит разлука. Он знал это с самого начала, как знаешь многое, — не ощущая его реальности и не додумывая до конца. Казалось, у них столько еще впереди. И вдруг эта мысль заслонила все; огромная и полная холодного ужаса, она осветила все тусклым, беспощадным, все разлагающим светом, подобно тому, как рентгеновские лучи, пронизывая очарование и прелесть жизни, оставляют лишь голую схему и неизбежность.

Они посмотрели друг на друга. Оба чувствовали одно и то же. Они стояли на пустой площади, и каждый ощущал, как страдает другой. Им казалось, что их швыряет буря, а, между тем, они были неподвижны. Отчаяние, от которого они все время убегали, наконец настигло их, и они увидели друг друга такими, какими они будут в действительности. Гребер видел, как Элизабет на фабрике, в бомбоубежище или в какой-нибудь комнатушке ждет его одна, почти без надежды на свидание, а она видела, как он опять идет навстречу опасности, сражается за дело, в которое больше не верит. Отчаяние охватило их, и одновременно ливнем нахлынула нестерпимая нежность, но ей нельзя было поддаться. Они чувствовали, что стоит только впустить ее, и она разорвет их на части. Они были бессильны. Они ничего не могли сделать. Приходилось ждать, пока это пройдет.

Казалось, миновала целая вечность, прежде чем Гребер нашел силы заговорить. Он видел, что слезы в глазах Элизабет высохли. Она не сделала ни одного движения, слезы как будто ушли внутрь.

— Значит, мы можем пробыть вместе еще несколько дней, — сказал он.

Она заставила себя улыбнуться.

— Да. Начиная с завтрашнего вечера.

— Хорошо. Получится, будто у нас еще несколько недель, если считать, что ты была бы свободна только по вечерам.

— Да.

Они пошли дальше. В зияющих оконных проемах какой-то уцелевшей стены висела догорающая вечерняя заря, как забытый занавес.

— Куда мы идем? — спросила Элизабет. — И где будем ночевать?

— В церкви, в галерее. Или в церковном саду, если ночь будет теплая. А сейчас нас ждет чечевичный суп.

Ресторан Витте словно вынырнул из руин. Греберу на миг показалось даже странным, что домик все еще на месте. Это было чудо, какая-то фата-моргана. Они вошли в калитку.

— Что ты на это скажешь? — спросил он.

— Похоже на мирный уголок, о котором позабыла война.

— Да. И сегодня вечером он таким и останется.

От клумб шел крепкий запах земли. Кто-то успел полить их. Охотничья собака, виляя хвостом, бегала вокруг дома. Она облизывалась, как будто сытно поела.

Фрау Витте вышла им навстречу в белом переднике.

— Хотите посидеть в саду?

— Да, — ответила Элизабет. — И хорошо бы умыться, если можно.

— Конечно.

Фрау Витте повела Элизабет в дом, на второй этаж. Гребер прошел мимо кухни в сад. Здесь уже был приготовлен столик, накрытый скатертью в белую и красную клетку, и два стула. На столе стояли тарелки, стаканы и слегка запотевший графин с водой. Он жадно выпил стакан холодной воды, которая показалась ему вкуснее вина. Сад был обширней, чем можно было предположить, глядя снаружи: небольшая лужайка, зеленеющая свежей травой, кусты бузины и сирени, несколько старых деревьев, покрытых молодой листвой.

Вернулась Элизабет.

— Как ты разыскал такое местечко?

— Случайно. Как же еще?

Она прошлась по лужайке и потрогала почки на кустах сирени.

— Уже набухли. Еще зеленые и горькие, но скоро распустятся.

Элизабет подошла к нему. От нее пахло мылом, прохладной водой и молодостью.

— Как здесь чудесно! И, знаешь, — у меня такое странное чувство, точно когда-то я уже была здесь.

— И со мной было то же, особенно когда я увидел домик.

— Как будто все это уже было, и ты, и я, и этот сад. И словно не хватает совсем, совсем немногого, какой-то мелочи, — и я вспомню все подробно. — Она положила голову ему на плечо. — Но нет, это невозможно, так не бывает. А может быть, мы и вправду однажды уже пережила все это и переживаем снова и снова.

Фрау Витте принесла суповую миску.

— Я хотел бы сразу отдать вам талоны, — сказал Гребер. — У нас их немного. Часть сгорела. Но этих, пожалуй, хватит.

— Мне все не нужны, — заявила фрау Витте. — Чечевица еще из старых запасов. Дайте несколько талонов за колбасу, оставшиеся я потом верну. Хотите чего-нибудь выпить? У нас есть еще пиво.

— Великолепно. Пиво — именно то, что нам нужно.

Вечерняя заря угасала. Запел дрозд. Гребер вспомнил, что сегодня уже слышал дрозда. Он сидел на одной из статуй, изображавших крестный путь. Казалось, много воды утекло с тех пор. Гребер снял крышку с миски.

Колбаса? Великолепная свиная колбаса! И суп-пюре из чечевицы. Какая прелесть!

Он разлил суп по тарелкам, и на миг ему показалось, будто у него есть дом, и сад, и жена, и стол, и пища, и безопасность, и будто наступил мир.

— Элизабет, — сказал он. — Если бы тебе предложили договор и ты должна была бы десять лет жить вот так, как теперь — среди развалин, в этом саду, вместе со мной, — ты бы подписала?

— Немедленно. И даже на больший срок.

— Я тоже.

Фрау Витте принесла пиво. Гребер откупорил бутылки и наполнил стаканы. Они выпили. Пиво было холодное, вкусное. Они принялись за суп. Ели неторопливо, спокойно и смотрели друг на друга.

Стемнело. Луч прожектора прорезал небо, уткнулся в облака и скользнул дальше. Дрозд умолк. Наступила ночь.

Появилась фрау Витте, чтобы подлить супу.

— Вы мало кушали, — сказала она. — Молодые люди должны есть как следует.

— Съели, сколько смогли. Миска почти пустая.

— Я принесу вам еще салат. И кусочек сыра.

Взошла луна.

— Теперь у нас есть все, — сказала Элизабет. — Луна, сад, мы сыты, а впереди целый вечер. Это так замечательно, что даже трудно выдержать.

— Так жили люди раньше. И не находили в этом ничего особенного.

Она кивнула и посмотрела вокруг.

— Отсюда совсем не видно развалин. Это сад так расположен, что не видно. Их скрывают деревья. Подумать только, ведь на свете есть целые страны, где совсем нет развалин.

— После войны мы туда съездим. Мы увидим совершенно нетронутые города, по вечерам они будут залиты светом, и никто не будет бояться бомб. Мы будем прохаживаться мимо освещенных витрин, и на улицах будет так светло, что мы, наконец, сможем видеть друг друга, как днем.

— А нас туда впустят?

— Проехаться? Почему же нет? Поедем в Швейцарию?

— Нужны швейцарские франки. А где их взять?

— Захватим с собой фотоаппараты, продадим там и на это проживем несколько недель.

Элизабет рассмеялась.

— Или драгоценности и меха, которых у нас нет.

Фрау Витте принесла салат и сыр.

— Нравится вам здесь?

— Да, очень. Можно посидеть еще немного?

— Сколько хотите. Сейчас принесу кофе. Ячменный, конечно.

— Что ж, несите. Сегодня мы живем по-княжески.

Элизабет снова засмеялась.

— По-княжески мы жили в начале войны. С пфальцским вином, гусиной печенкой, икрой. А сегодня живем, как люди. Так, как мы хотим жить потом. Ведь жить — чудесно?

— Чудесно, Элизабет.

Гребер посмотрел на нее. Когда Элизабет вернулась с фабрики, вид у нее был усталый. Теперь она совсем отдохнула. Как мало для этого нужно.

— Жизнь будет чудесной, — сказала она. — Мы ведь не избалованы, мы ничего хорошего не видели. Поэтому у нас еще многое впереди. То, что для других само собою разумеется, для нас будет настоящей романтикой. Воздух без запаха гари. Или ужин без талонов… Магазины, в которых можно покупать, что хочешь… Неразрушенные города… Возможность говорить, не оглядываясь по сторонам… Ничего не бояться… Это придет не сразу, но страх будет постепенно исчезать, и даже если он иной раз вернется, то и это будет счастьем, потому что люди будут знать, что им уже нечего бояться. Разве ты не веришь в это?

— Верю, — сказал Гребер с усилием. — Верю, Элизабет. Если смотреть на вещи так, то впереди у нас еще уйма счастья.

Они просидели в саду сколько было можно. Гребер расплатился, фрау Витте ушла спать, и они остались одни.