Персидская литература IX–XVIII веков. Том 2. Персидская литература в XIII–XVIII вв. Зрелая и поздняя классика - Анна Наумовна Ардашникова

визуальных видах мусульманского искусства – архитектуре, живописи, каллиграфии, декоре интерьера и набивке тканей. Требуемая от мастера способность показать разнообразие в единообразии здесь проявляется в полной мере, что свойственно традиционалистскому типу художественного сознания на всех стадиях его существования. Следует подчеркнуть, что для носителя поэтической традиции, слагавшего «узорчатые» газели, они ни в коем случае не ассоциировались с формальным трюкачеством или украшательством, создание таких стихотворений вело художника слова к углублению в понимании извечных смыслов, чья упорядоченность и красота принадлежала области божественного, а значит, являлась целью бесконечного постижения для каждого стихотворца.

Тарзи Афшар

По всей вероятности, не осознавались как чисто словесная игра и многочисленные примеры авторских неологизмов и нарушений нормы словоупотребления, которые можно обнаружить в творчестве сафавидского придворного поэта Тарзи Афшара (1600–1667). В собрании его стихов представлены все традиционные формы: есть и панегирические касыды в честь шахов правящей династии – Сафи (1628–1642) и Аббаса II (1642–1667), а также строфика, руба‘и, небольшие маснави и кыт ‘а, в том числе и хронограммы. Однако наибольшего внимания заслуживают его экстравагантные газели, в которых поэт применяет специфические способы трансформации поэтической лексики. Тарзи прекрасно владел тремя основными языками Ближнего и Среднего Востока – персидским, арабским и турецким и широко пользовался этим знанием в своих стихотворных экспериментах:

Я отуречился и оперсидился, а затем обарабился,

В глазах проницательных мужей я стал явлением

                                                                            изумительным.

(Перевод Е. Э. Бертельса)

Поэт нередко употребляет неологизмы, образованные путем соединения в одном слове разноязычных корней, суффиксов и окончаний. Например, он образовал арабскую превосходную степень от прилагательного назук (тонкий) – анзак, а от получившегося слова изобрел глагол с применением персидского глагольного суффикса идан – анзокидан («быть самым тонким»). В его стихах можно найти множество примеров образования новых глаголов от арабских трехбуквенных корней – «приветствовать» (саламидан), «завершать», «доводить до конца» (тамамидан), «обезуметь» (джунунидан), «убирать в ножны» (нийамидан) и т. д. Таким же способом для создания глаголов автор использовал персидские и тюркские слова. Многочисленные случаи подобного словотворчества собрал в свое время Е.Э. Бертельс в статье, посвященной этому стихотворцу. Исследователь привел в своей работе целый словарь глаголов, образованный поэтом от простых и сложных слов как арабского, так и персидского происхождения. Приведем одну из газелей Тарзи Афшара, в которой все глаголы образованы таким способом. Перевести подобные неологизмы средствами русского языка довольно сложно, но попытка выделить соответствующие лексемы все же возможна:

О шах, не видя тебя, привет-послали мы (саламида-им ма),

Ведь из-за имени тайно рабами-стали мы (гуламида-им ма).

Стоило нам только увидать аскетов в келье,

Михраб твоих бровей восстав-[подняли] мы.

Погадай и [узнаешь], что с нашей преданностью

                                                                           и покорностью

Служа тебе, море-засолили мы (намак бахрамида-им ма).

В печи любви и на ристалище постижения,

Словно серебро, до высшей пробы довели-себя мы.

Поскольку не нашлось ценителя самоцветов слова,

Меч своего языка в-ножны-убрали мы.

К [верным] псам твоим себя причислили (саилида-им[28]),

Каждым взглядом приязнь и почтение-показали мы.

Живая вода капает с кончика нашего пера

С той поры, как вино любви к тебе из-чаши-испили

                                                                  мы (джамида-им ма).

Локон-завиваясь (зулфидан) пленил птицу моего сердца,

                                                                     скажи: «Не-лови!»[29]

Нет нужды в зерне – уже в-ловушку-попались мы.

Паломник, навести нашу гробницу, ведь в Неджефе

Стали-столпом мы, во множестве [там] обитель-нашли мы.

Солнце его лика не просияло, о Тарзи! —

[Но] ради лучей его в-надежде-пребывали мы.

При полной традиционности мотивов данной газели ее словесное оформление с обильным применением глаголов-неологизмов целиком представляет собой поэтический эксперимент, призванный поразить воображение слушателя или читателя. Наряду с ярко выраженными суфийскими ассоциациями (печь любви – кура-йи мухаббат, ристалище постижения – майдан-и му‘арифат) текст имеет в своем составе шиитскую отсылку (гробница имама ‘Али в Неджефе), а также панегирическую составляющую (сетование на недооценку свои стихов и благодарность повелителю за проявленное внимание). Таким образом, эффект свежести и новизны в стихотворении достигается исключительно стилистическими средствами.

В Диване Тарзи Афшара можно найти и газели с трудными смысловыми радифами – «ожидание» (интизар), «жизнь» (‘умр), «убежище» (малаз), «слово» (лафз). В их числе и газель с радифом «нахальный, нахал» (густах), возможно, представляющая собой «ответ» на стихотворение ‘Урфи Ширази (см. ранее). Помимо этого, в ряде стихов отмечается наличие тюркизмов не только в виде корневых основ, используемых для словообразования, но и в виде словосочетаний, есть и одна макароническая газель (муламма‘), в которой персидские и тюркские слова и выражения соседствуют в рамках одного бейта. Нередко Тарзи обыгрывает в макта‘ созвучие своего имени и слова тарз («стиль», «манера»), утверждая оригинальность собственного поэтического почерка:

Тарзи, мастера слова во всем мире замолчали,

Когда ты вынул из ножен меч новой манеры (тарз-и таза).

Кроме таких, серьезных по теме и оригинальных по исполнению газелей, Тарзи сочинял и шутейные стихи, изобретая новые существительные и прилагательные с применением уменьшительного суффикс ак. К этому способу достижения комического эффекта прибегали в прошлом мастера сатиры и пародии, например, ‘Убайд Закани. Он положен в основу целой газели, начинающейся следующим оригинальным бейтом:

Попало сердце в [твои] силочки, о дикоглазочка,

Безжалостненький тиранчик, чернодушечка.

(Перевод Е. Э. Бертельса)

Приведем продолжение этой газели в собственном переводе:

Реснички длинненькие – кинжалы обнаженные,

Жадненькие до кровушки всех безвинненьких.

В разлученьке с рубинчиками блестященькими всегда

Сердечко мое в кровушке – плавунчик.

Огнем не размягчить ее сердечко гранитненькое,

Из кусочков [моей] печени струится дым ахов-вздохиков.

Красотулька твоя не потеряет ни крошечки,

Если поглядишь в стороночку луны иногдашечки.

Соперничек [мой] – псинка злобненькая,

Монетка фальшивенькая, снаружи золочененькая.

Нынче же янтариком свой любви с землицы

Подними меня, ведь от слабости я, как соломинка.

Плеяды из глазок моиненьких упали, о Тарзи,

От страсти к той Лунявочке, любовной ошибочке.

В макта‘ газели употреблено местоимение манак – уменьшительное от ман – «я», то есть что-то вроде «я-шка» (по модели «мушка», «блошка», «мышка» и т. д.) или «я-нечка» (по модели собственных имен «Танечка», «Ванечка», «Сонечка») – форма, практически непередаваемая в переводе, особенно в позиции притяжательного местоимения.

Перед нами так называемая «ломаная газелька» (газалак-и ши– каста), носящая откровенно комический характер, и Тарзи не