Серебряные звезды - Тадеуш Шиманьский

Стараясь сократить путь, мы направились к роще. Нам что-то кричали. Когда мы уже вошли в лес, хорунжий вдруг резко обернулся. На нем лица не было: «Мины!» Каждый шаг мне дорого стоил. Я ступала буквально по следам хорунжего. Здесь же, рядом, по разъезженной дороге шла лавина людей и техники. Мы присоединились к колонне.

Больше всего мне запомнились два героя тех дней. Оба были очень молоденькие, отважные, о себе мало что могли рассказать. Может, они запомнились мне именно из-за своей скромности?

Рядовой Станислав Окулюс геройски сражался на плацдарме вместе с группой поручника Ястшембского. Лицо еще совсем детское, на конфедератке — цветок из материи, тогда была такая мода. Командиры и друзья похлопывали его по худой спине, прочили военную карьеру. Все говорили о нем: «Герой!» Он при этом краснел, беспомощно разводил руки и повторял: «Я ведь ничего такого не сделал…»

Рядовой Зофья Гарбач. В те годы на военных дорогах всегда можно было встретить регулировщика. Это было во время тяжелых кровопролитных боев под Куккау. На своем посту на перекрестке дорог одиноко стояла молоденькая девушка. Подходила группа танков.

Гарбач уже подняла флажок, чтобы указать направление движения, и вдруг увидела черные кресты на броне. В какие-то доли секунды она сумела предупредить следующий контрольный пункт. В боях за Варту она была единственная из солдат 2-й армии Войска Польского, кто получил Крест Грюнвальда.

Поручник Мариан Цудновский погиб. Он был моим коллегой по редакции. Как и я, ездил в части. В тот день он прибыл на передовую. Поехал на разведку в танке и не вернулся. В танк попал панцерфауст…

Военный корреспондент в то время был таким же солдатом, как и любой другой. Ел из котелка со всеми вместе или совсем не ел, курил махорку и был постоянным спутником солдат во всех походах.

Борьба тогда шла на редкость упорная. На стенах пестрели немецкие надписи: «Победа или Сибирь». Каждый из нас имел свои счеты с врагом. Гитлеровцы знали, какими чувствами были наполнены наши сердца.

Последние дни войны для 2-й армии Войска Польского были, пожалуй, самыми кровопролитными. Из-под Куккау и Эльстры в сторону Каменца двигались санитарные колонны: тяжелораненых эвакуировали в тыл.

Стоял солнечный майский день. Люди говорили о близком конце войны — буквально считали дни. Остановку в Хорке с живописными окрестностями некоторые хотели использовать для отдыха, однако темневший неподалеку лесок, где трава почему-то была желтой, показался странным. Земля была прикрыта кусками дерна, а под ними что-то лежало. Побежали за лопатками. Через какой-то миг поднялся крик. Все бросились к лесу и… остановились в скорбном молчании. На земле, один около другого, лежали человеческие тела. Погибшие были в наших мундирах!

Это не были умершие. Их зверски замучили. Многие погибли от выстрела в голову сзади. Среди них были солдаты с ампутированными конечностями, с гипсовыми повязками на груди… На головах — новые раны и на изуродованных лицах — следы кованых сапог.

Похоронили их в общей братской могиле. «Вот какой он, наш враг, — сказал над могилой начальник нашего политуправления. — Не забудьте это! Отомстите!»

Героизм складывается из поступков многих людей. Так было и в нашей армии. Каждый час и каждый день я была свидетелем беспримерных подвигов обыкновенных солдат, молодых офицеров и старших, уже заслуженных…

Поручник Хмужиньский погиб еще до начала форсирования Нейсе — чувство долга все время бросало его на передовую.

Или другой случай во время боев под Будишином. Я находилась на артиллерийских позициях. Немцы засели, укрывшись за строениями. К счастью, их не поддерживала артиллерия. Наша пехота и подразделения советских частей перешли в атаку. Расстояние до врага было довольно большое. Пробежав несколько шагов, наши солдаты падали, потом вскакивали, бежали и снова падали. Под сильным вражеским огнем они вынуждены были залечь. Началась продолжительная перестрелка.

На поле боя осталось несколько раненых и убитых. И вдруг все мы увидели, как кто-то из наших пополз в ту сторону. Это была санинструктор. Свистят пули, летят снаряды, а она словно ничего не слышит и не видит. Перевязала одного, другого, ползет к третьему. Вдруг привстала, затем пригнулась. На глазах у всех раздевается. С ума, что ли, сошла? Разорвав на себе гимнастерку, опять склонилась над раненым…

«Огонь!» — кричит советский старшина-артиллерист в польском мундире. Снаряды накрывают немцев, летят балки и кирпичи. Наши поднимаются в атаку и с ходу захватывают строения.

У нашей газеты «Ожел Бялы» было только две страницы, и, естественно, места не хватало — ведь о стольком хотелось написать. Мы, фронтовые журналисты, еще в большом долгу перед нашими товарищами по оружию. Поэтому мои воспоминания военных лет — это прежде всего воспоминания о них. В то время любая работа, в том числе и наша, корреспондентов и типографских рабочих, требовала самоотверженности, но все равно ее нельзя было сравнивать с. тем, что делали солдаты на фронте.

В Ротенбурге типография нашей редакции попала под артиллерийский обстрел. От взрывов и сотрясений рассыпались наборные кассы со шрифтом. Все это надо было собрать, потому что шрифтов у нас было мало. Каждую букву пришлось снова положить в соответствующую ячейку, чтобы вновь набрать газету… Делалось это вручную при керосиновых лампах, а иногда даже при автомобильных фарах, освещавших помещение типографии через окно.

Не удивительно, что после такой встряски номер газеты выглядел довольно оригинально: буковки не подходили одна к другой и прыгали в разные стороны. Но солдаты получили газету вовремя. Услышав над головой рокот «кукурузника», они кричали: «Над нами «Ожел Бялы»!» Это наш коллега из отдела пропаганды сержант Соболевский таким образом развозил газету — сбрасывал ее прямо над подразделениями.

Случалось, что редакция находилась очень близко от передовой. Тогда рядовому Малиновскому приходилось печатать номер в «студебеккере» во время движения колонны.

Я догнала редакцию в Нешвитце. Уже издалека мы заметили кружившие над городком фашистские самолеты, которые из пулеметов обстреливали улицы. Не успели мы вырваться из окружения и проскочить захваченный немцами отрезок шоссе, как опять попали в переделку. Один из немецких самолетов заметил нас, оторвался от своей группы и, видимо, решил поохотиться за нами. До города мы добрались пешком. Кроме наших частей там уже были освобожденные военнопленные — французы, англичане, американцы. Их освободили польские солдаты.

Там, на Нейсе, под Будишином и Нисками, в памятные апрель и май 1945 года мы мечтали только о том, чтобы раз и навсегда сломить гитлеровский фашизм и чтобы наконец настал мир. Солдаты — сыновья безземельных крестьян из Белостокского, Люблинского, Жешувского воеводств — слышали от политработников, что они смогут поселиться в возвращенных Польше западных районах и получить там землю. «Это было бы хорошо», — говорили они. Но еще шла война, и, идя в бой, они прежде всего думали о тяжелых годах, проведенных в оккупации, о тысячах невинных жертв в Майданеке и Освенциме, о своей любимой Варшаве, которая по замыслам немцев должна была стать только «географическим понятием».

Тем радостнее было наше возвращение на родину. Долгожданный мир! Мы возвращаемся победителями. Теперь сами будем решать свою судьбу, строить новую жизнь. «Политиканы», — можно было услышать тогда. Но это было не политиканство, а уверенность в правоте дела, за которое мы боролись. Фронтовая дружба и чувство долга перед родиной придавали нам силы.

Подполковник Анджей Канецкий. В конце войны и… после

День 29 апреля 1945 года подходил к концу. Я написал последний наградной лист за форсирование Одера и лег спать. В середине ночи кто-то потянул меня за руку. Я открыл глаза. Разведчик сунул мне телефонную трубку и сказал: «Начальник штаба».

То, что я услышал по телефону, вмиг прогнало сон. Я хотел еще о чем-то спросить, но не успел. Уже другой голос сказал: «Отключаю линию». Раздался треск, а потом наступила тишина. На размышления времени не было.

— Соедини с огневыми позициями, только поскорее! — сказал я разведчику. — Хватит спать! — бросил я в сторону проснувшихся от шума Сашки и Федосеева. — Будить солдат! Телефонисты пусть смотают кабель. Я иду на огневые позиции. Едем в Берлин, поняли? Сашка, за мной…

Телефонисты догнали меня в лесу и уже не отставали ни на шаг. В такой короткий срок смотать всю линию связи было делом нелегким. Спотыкаясь, почти падая, шли за мной солдаты, а катушка с кабелем скрипела и грохала.

Вот и позиции. Орудия, вытащенные из окопов, уже были прицеплены к автомобилям. Оставались считанные минуты. Подошел командир батареи.