Трое из навигацкой школы (Гардемарины, вперед - 1) - Нина Соротокина

Из дома Никита вышел чуть свет, хотя до площади Двенадцати коллегий было пятнадцать минут ходу. "Не хочу туда идти, - говорил он себе. - Это противоестественно - смотреть, как на твоих глазах мучают людей, и знать, что ничем не можешь и не должен помочь им. Это еще хуже, чем свою спину подставлять под кнут... " И знал, что подойдет, что простоит от начала до конца страшного действа. Он чувствовал себя причастным к этому заговору и к этим страданиям.

Толпа вдруг смолкла. Торговец фруктами оборвал свои рекламные выкрики, приказчик стал грызть ногти сразу на двух руках.

Появились осужденные. Они по одному вылезли из лодки и в сопровождении роты гвардейцев двинулись к эшафоту. Толпа молча, словно неохотно, расступилась, в упор рассматривая заговорщиков и конвой.

Когда три года назад ненавистных немцев привели на эшафот, то ни у кого не было к ним сочувствия. Старая лиса Остерман - попил он русской кровушки, Левенвольде - петух чванливый, Головнин Михаил Гаврилович, брат осужденной Бестужевой - даром, что русский, а связался по глупости и тщеславию с немчурой, плясал под их дудку. За что их жалеть? А здесь среди заговорщиков ни одного немца, все свои, кровные, а главные виновники - уж совсем непонятно - женщины.

Осужденные остановились подле "театра". Вперед вышел секретарь Сената. Ветер трепал его пышный, старомодный парик. Круглый подбородок лоснился, щеки висели складками. Такому плотоядному, сочному рту не про казнь читать, а припадать к жирным гусям, обсасывать мозговые косточки да полоскаться в вине.

"Степан Лопухин и Наталья по этому делу на подозрении были и, забыв страх Божий и не боясь Божьего суда, решились лишить нас престола... "

"Страшнее обвинения не придумаешь", - подумал Никита. Наталья Лопухина, все еще красивая, аккуратно и просто одетая, стояла у самых ступеней на помост. Видно было, что она находится в том состоянии, когда поведение и мысли уже не подчиняются собственной воле и все воспринимается как невозможный, отвратительный сон. Она то искала друзей, бегло проводя глазами по балконам Двенадцати коллегий, то пыталась слушать обвинительную речь, но забывала о ней, с ужасом смотрела на сына - жаль было его молодости, и на мужа, пусть нелюбимого, но ведь двадцать лет прожили вместе...

"... А всему миру известно, - продолжал секретарь, пришлепывая губами, - что престол перешел к Нам по прямой линии от прародителей наших после смерти Петра II и приняли мы корону в силу духовного завещания матери нашей, по законному наследству и Божьему усмотрению. Анна Бестужева... "

Лица ее не было" видно, она стояла вполоборота к Никите. В прямой спине ее, в свободно опущенных руках не было ни дрожи, ни суетливых движений убитого страхом человека. "Она знает, что приговор не смертный, - подумал Никита. - Хоть бы лицом повернулась. Посмотреть бы на Алексееву благодетельницу,.. - И устыдился своего любопытства. - Еще насмотрюсь вдосталь... "

"... Анна Бестужева по доброхотству к ней принцам и по злобе за брата своего Михаилу Головнина, что он в ссылку сослан, забыв про злодейские его дела и наши к ней многие по достоинству мысли... "

"Господи, они же не виноваты ни в чем, - вдруг пришла к Никите отчетливая мысль. - Понимают ли это люди на площади? Те самые, о которых думал вчера, - обездоленные, сердобольные... Нет, им сейчас не до этого... "

"... Ботта не по должности своей в дела нашей внутренней Империи вмешивался... ", - уже кричал секретарь.

"Уж если кто и виноват, то это он - Ботта. Он дипломат и потому шпион. Вот бы кому стоять на эшафоте, но он дома давно, в Австрии. Не кнута ему опасаться. Разве что пожурят за негибкую политику. - Никита одернул себя. - Что-то я кровожаден стал! Только Ботты не хватает видеть под кнутом".

Долго читал секретарь, и Никита, устав слушать, протолкнулся к перилам и облокотился на них, глядя на воду канала. Она текла медленно, кружила листья, брошенную кем-то бумагу, огрызки яблок, щепки. Унесет она также спекшуюся кровь и куски рваной человечьей кожи. Что делают с помостом после казни? Рубят на дрова? Или разбирают и хранят в неприкосновенности где-то окровавленные доски, пока в них опять не возникнет необходимость?

В этот момент раздался истошный женский крик, и Никита оглянулся в испуге. Модные франты стояли навытяжку, как на параде, приказчик был близок к обмороку, поднос, стоящий на голове у торговца фруктами, наклонился, и яблочки, наливные, золотые, сахарные посыпались в воду.

Наталья Лопухина, оголенная по пояс, висела на спине у помощника палача, и кнут оставил первый кровавый рубец на холеной, молочной спине. Палач держал кнут двумя руками, лицо его было спокойно, сосредоточенно. Видно было, что он не получает садистского удовольствия от мук жертвы, а бьет сильно скорее из-за

добросовестности - не даром же деньги получать. Такая работа...

Волосы Лопухиной выпростались из-под чепца, намокли от крови. Она без остановки кричала и била ногой о барьер, кусала державшего ее мужика, а тот вертел головой и поворачивал несчастную ношу свою, чтобы палачу сподручнее было бить. Степан Васильевич, не отрываясь, смотрел на жену и вдруг закричал что-то нечленораздельное, забился, голова его запрокинулась.

- Господи! - шептал Никита. - Ведь ты же есть, Господи! Прекрати все ЭТО... Сделай, чтобы скорее конец. Ведь мочи нет слушать. Больно ведь. Господи! Больно... Уйти отсюда...

Он стал пробираться через молчаливую толпу. Люди стояли словно в столбняке, словно окаменели - всюду только глаза, глаза... и все сфокусированы на одной точке. Толпа не пустила Никиту. Вдруг стихли крики, и только хрип раздался с помоста.

- Кому язык? - буднично крикнул палач и бросил что-то красное, еще живое под ноги толпы. Люди отпрянули, как от гранаты.

Лопухина была без сознания. Лейб-медик наскоро сделал ей перевязку, гвардейцы укрыли ее мантильей и унесли в телегу.

Очередь была за Бестужевой. В Анне Гавриловне не было ни дородной красоты, ни царской поступи ее несчастной предшественницы. Она была худа, мала ростом, оспины, незамазанные белилами, делали ее лицо старым, рыхлым, но недаром ей одной говорили "вы" на допросах, было в ней что-то такое, что заставляло не только жалеть, но и уважать эту женщину.

Палач сорвал с нее епанчу. Она была податлива, как бы помогала палачу раздевать себя. Когда на плечах ее осталась одна сорочка, Анна Гавриловна прижала обе руки к шее, с силой дернула что-то, так, что голова мотнулась вниз. Ладонь палача услужливо раскрылась, и Анна Гавриловна вложила в нее "что-то", блеснувшее, как зеркало.

- Что она ему дала? - зашептали в толпе.

- Письмо с последней волей, - подал голос торговец фруктами.

- Деньги, - всхлипнул приказчик.

- Да нет же, крест... Крест она дала, - зашумели франты, очевидно, хорошо знавшие некоторые ритуальные обряды публичных казней.

- Крест, крест,.. - подхватили люди.

Старый славянский обычай - побратимство с палачом. Теперь он стал крестовым братом своей жертвы. Теперь он должен пожалеть свою сестру обер-гофмаршальшу, статс-даму Анну Бестужеву.

И палач пожалел. Он бил не только вполсилы, а так, будто гладил кнутом. И языка отхватил самый кончик - и народу показать было нечего.

Во время экзекуции Анна Гавриловна только стонала, крика от нее не услышали.

Били потом Степана Васильевича и Ивана Степановича Лопухиных, и престарелого графа Путятина, и адъютанта лейб-конного полка Степана Колычева, и многих других. Остолбенение толпы прошло, разговаривали вполголоса, а кто и в голос. Мужчин бьют - дело привычное, не то что разнеженных статс-дам. Кульминация действия прошла.

После казни изуродованных, окровавленных людей положили в телеги и повезли на окраину города, где они могли по милости государыни навсегда распрощаться с родными и близкими перед вечной разлукой.

Толпа расходилась. Палач мыл руки, помощник угрюмо вытирал тряпкой кнуты. Никита посмотрел на воду канала. Она не изменила цвета, не потемнела от крови, только мусора в ней поприбавилось. Все, конец... Он глубоко вздохнул, потом еще раз. Во время казни ему не хватало воздуха, словно легкие отказали.

Чья-то рука тяжело легла на его плечо. Никита обернулся и увидел Александра Белова.

- Сашка! Ты был здесь? Ты видел?

- Видел, -сказал Саша сдавленным голосом. -Видел и запомнил. Пойдем? f

Друзья молча двинулись вдоль канала, избегая смотреть/друг на друга. Каждый был несказанно рад встрече, но не время/ и не место было хлопать по плечу, приговаривая: "Ба! Никита! Какими судьбами! Наконец-то вместе! "

Высокий, изысканно одетый мужчина в золотоволосом парике обогнал их, искоса окинул взглядом и, не замедляя шага, бросил:

- Александр, ты мне нужен.

- Никита, подожди меня. Я сейчас. - И Саша бросился вдогонку за высоким мужчиной.

Лядащев ждал Сашу за углом высокого пакгауза.

- Василий Федорович, здравствуйте. По век жизни я буду вам благодарен за крест. Ведь это вы сказали Ягупову?