В смерти – жизнь - Эдгар Алан По

Но, скажете вы мне, ведь в показаниях мадам Делюк(!) особо оговаривается, что некая банда слонялась где-то неподалеку от зарослей примерно тогда же, когда, видимо, и произошло убийство. Допустим. Не поручусь, однако, что в то время, когда разыгралась эта трагедия, в тех же окрестностях не слонялось с дюжину банд вроде той, которую описала мадам Делюк. Но обратила на себя негодующее внимание мадам Делюк, показания которой к тому же даны с большим запозданием и не внушают особого доверия, только та, которая, по словам этой почтенной и не упустившей ни одной подробности старушки, вдоволь отведала ее пирожков, бренди, а платить и не подумала. Et hinc illae irae *.

Но каковы показания мадам Делюк дословно? «Явилась целая ватага сущих висельников, горланили тут, напили, наели и убрались, не заплатив, в том же направлении, что и молодой человек с барышней; вернулись эти бесстыдники, когда уже смеркалось, и через реку гребли так, словно спешили поскорее унести ноги».

Ну так вот, эта самая «спешка» вполне могла представиться мадам Делюк и несколько большей, чем было на самом деле, так как она продолжала оплакивать свои пошедшие этой орде на потраву пироги и пиво, за которые, видимо, все еще питала слабую надежду получить возмещение. Иначе разве запомнилась бы ей их поспешность, поскольку ведь уже смеркалось. Ничего особенного в том не было, самые отчаянные головорезы заторопятся восвояси, если надвигается гроза, а переправляться через широкую реку надо на жалких лодчонках, и дело – к ночи.

Я сказал: к ночи; потому что ночь еще не наступила. Еще только начинало смеркаться, когда неуместная поспешность этих «бесстыдников» окончательно расстроила мадам Делюк. Но ведь известно, что тем же вечером мадам Делюк и ее старший сын «услышали женский крик где-то неподалеку от гостиницы». Каковы подлинные слова мадам Делюк относительно времени, когда раздался крик, – вечером, но когда именно? «Уже совсем затемно», – говорит она. Но «уже совсем затем но», значит, темнота так или иначе уже наступила; а «еще только смеркалось» – что день еще не погас. И, стало быть, банда отплыла с заставы дю Руль несколько раньше, чем мадам Делюк услышала (?) крики. Но, хотя эта путаница в выражениях повторяется дословно во всех перепечатках показаний этой свидетельницы, ни одна газета и ни один мирмидонянин из полиции не заметили этой вопиющей неувязки.

В опровержение версии насчет банды приведу еще один, и последний, но зато, насколько я могу судить, совершенно неотразимый довод. Учитывая объявление огромной награды и полного помилования любому участнику преступления, донесшему на сообщников, просто невозможно представить себе, чтобы никто из банды вконец оскотинивших негодяев или любой иной группы сообщников уже давно не выдал бы сотоварищей. Дело в том, что каждый в такого рода бандах не столько даже падок на деньги или дрожит за свою шкуру, сколько боится, что его выдадут. Он спешит донести на остальных первым, пока не донесли на него. Раз тайна до сих пор не разглашена, значит, ее умеют хранить. Страшную правду обо всем этом черном злодействе знает кто-то один, ну, двое живых да Всевышний.

А теперь подытожим небогатые, но верные результаты нашего затянувшегося разбора. У нас остаются на выбор два предположения: либо это какой-то несчастный случай, произошедший в гостинице мадам Делюк, либо – убийство, совершенное в зарослях возле заставы Дю Руль любовником или дружком, отношения с которым у нашей девицы успели зайти довольно далеко и тщательно скрывались. Дружок этот был на редкость смугл. Загар, эта петля – скорее, «строп», «морской узел», которым завязаны шнурки от шляпки, обличают в нем моряка. А то, что погибшая – девица бойкая, но отнюдь не из доступных, сходится с ним, указывает, что это не простой матрос, а особа поважнее. Чему вполне Соответствует и грамотность и внушительная манера выражаться, отличающие подметные письма в газеты. Подробности первого побега, о котором вспоминала «Le Mercure», дают основание думать, что этот моряк и есть тот самый «офицер флота», о котором известно, что он первым совратил несчастную на путь, приведший ее к гибели.

Это подозрение как нельзя более подтверждается еще и тем, что наш темноликий как в воду канул. Попутно отметим, что он как-то особенно темен лицом; то был, конечно, не просто очень сильный загар, раз это оказалось единственным, что запоминалось в нем одновременно и Балансу, и мадам Делюк. Но почему этот человек не объявляется? Убит все той же бандой? Но тогда почему остались следы только убитой девицы? А ведь в таком случае оба убийства произошли, безусловно, в одном и том же месте. И где его труп? Убийцы скорее всего избавились бы от обоих одним способом. Можно, однако, предположить, что этот человек жив, но помалкивает из страха, что его могут обвинить в убийстве. Но подобная догадка может объяснить его поведение лишь сейчас, когда нашлись свидетели, видевшие его с Мари; а не сразу после убийства. Первым побуждением человека невинного было бы заявить о нападении и помочь опознать негодяев. Ведь это было самое разумное. Его видели с девицей. Они переправлялись на открытом пароме на ту сторону Сены. Последний дурак и то сообразил бы, что донос на убийцу – самое верное: единственное средство самому избежать подозрений. Ведь если он в ночь с того рокового воскресенья на понедельник сам и не убивал, то не может не знать, об убийстве, – одно из двух. И только допустив такое невозможное предположение, что ни то, ни другое, мы найдем оправдание тому, что он, если жив, до сих пор не указал убийц.

Как же нам подступиться к выяснению истины? Вот увидите, возможностей приблизиться к ней будет появляться тем больше и вырисовываться они будут тем отчетливее, чем дальше пойдет у нас дело. Разберемся как следует во всех обстоятельствах ее первого побега. Выясним всю подноготную об этом «офицере», узнаем, что с ним и где он находился во время убийства. Сличим повнимательней одно с другим все посланные в вечернюю газету письма, указывавшие на банду. После чего сличим их и по стилю, и по почеркам с полученными несколько раньше в утренней газете, в которых так бессовестно оговаривали Маннэ. Затем сравним те и другие с письмами этого офицера. И постараемся путем повторных расспросов мадам Делюк с ее парнишками и этого кучера Баланса разузнать что-нибудь еще о нашем «темноликом» – о внешности, о манере держаться. Не может быть, чтобы мы, если найдем к ним подход, не добыли каких-нибудь сведений по интересующему нас вопросу (или еще и по другим) – сведений, сообщить которые самим им просто в голову не приходило. Установим поскорее, что стало с лодкой, которую речник с баржи подобрал на реке утром в понедельник, 23 июня, и которую немногим раньше, чем был выловлен труп, угнали с пристани, не сказавшись дежурному и оставив руль от нее в конторе. Действуя с подобающей осмотрительностью и настойчивостью, мы доберемся до этой лодки, ее легко опознает лодочник, а кроме того, в нашем распоряжении еще и руль от нее» А руль от парусной лодки – не такая вещь, с потерей которой примиряются, не предприняв розысков. Позвольте заодно еще вопрос Объявления о подобранной лодке нигде не давали. Ее без лишних слов препроводили к пристани, а затем молчком угнали. Но откуда же тогда ее хозяин или временный владелец знал уже к утру во вторник о местонахождении лодки, доставленной туда только накануне, если только он не связан со службой на воде настолько прочно, что постоянно в курсе всех больших и малых тамошних дел, последних событий и слухов?

Когда речь шла об убийце, в полном одиночестве тянущем волоком свою ношу к реке, я не исключал возможности, что он воспользовался лодкой. Мари Роже была спущена в воду с лодки. Иначе и быть не могло. Труп нельзя было оставлять на прибрежных отмелях – опасно. Непонятные ссадины на спине и плечах жертвы – от шпангоутов на дне лодки. Понятно теперь также, почему к телу не привязали груза. Если бы труп бросали в воду с берега, груз бы, конечно, привязали. Объяснить его отсутствие можно лишь тем, что убийца отвалил от берега, не прихватив его с собой второпях. А когда стал спускать тело в воду, то, несомненно, заметил свой промах, но ничего подходящего под рукой не оказалось. Но он уже был готов на любой риск, только бы не возвращаться больше к этому проклятому берегу. Избавившись от трупа, убийца спешит в город. Там, у какого-нибудь глухого причала, он сойдет на берег. Ну, а лодка, зачалит ли он ее? Он слишком спешит, и ему, конечно, не до того. Более того, у него было бы такое чувство, словно он сам же пришвартовывает к причалу собственного своего обличителя. Естественно, больше всего ему хочется избавиться от всего, что так или иначе может его выдать. И он непременно оттолкнет лодку, чтобы ее унесло течением. Последуем же за нашим воображением дальше. Наутро этот выродок остолбенеет от ужаса, увидев, что лодку задержали и она стоит под присмотром в районе, куда он заглядывает не раз ежедневно по привычке или – по долгу службы. И той же ночью он, так и не посмев потребовать руль, угоняет ее.