Покушение на шедевр - Дэвид Дикинсон

Сбежать или остаться? Джонни еще теснее приник к мокрой земле. Он слышал, как девушка предложила своему спутнику угадать, что они увидят, поднявшись на холм. Еще пять минут. Так-так, подумал Джонни; может, быстренько написать послание и вручить его им, когда они будут проходить мимо? Его рука высунется из подлеска, как та, что приняла меч короля Артура, поднявшись из озера на Авалоне. И что им написать — привет, Мошенник? Привет, миссис Мошенник? Не угодно ли выбраться отсюда?

Три минуты. Джонни Фицджеральд, ерзая как червяк, все глубже вбуравливался в землю. И тут раздался еще один, спасительный голос.

— Боюсь, дальше вам сегодня нельзя. — Это сказал рыжеволосый, который держался шагах в двадцати от них. Гуляющие повернули — весьма неохотно, как показалось Джонни, — и двинулись обратно в сторону дома.

Подождав еще минут пятнадцать, Джонни выкарабкался из своего убежища. Несмотря на дождь и сырую землю под собой, он как следует вспотел. Остаток вечера он посвятил наблюдению за домом с очень дальней дистанции. Однако ни пленники, ни охрана больше не появлялись.

Вернувшись в свою скучную гостиницу, он уселся перед окном, за которым накатывали на пляж серые волны и кричали в унисон летавшие над водой чайки, и стал сочинять послание Пауэрскорту.

«Декурси-Холл кажется пустым. Но только кажется. Четверо тюремщиков — возможно, бывшие военные. Два пленника. Мошенник, подделывающий картины, — молодой, не старше тридцати. Миссис Мошенник — красавица, на вид еще моложе. В доме замечены мольберт и множество картин. Рекомендую бежать от искусов большого города. Местная гостиница — гостеприимнейшая из обителей. Погода в Норфолке чудесная. Фицджеральд».

21

Кабинет Чарлза Огастеса Пью походил на храм, воздвигнутый во славу папок. Папки — одиночные и стопками, перетянутые красными резинками и перевязанные черными лентами — были в строгом порядке разложены по полкам, занимавшим три стены комнаты до самого потолка. Два больших окна смотрели на безупречно подстриженную лужайку Грейз-Инна.[39] За широким столом, тоже заваленным папками, сидел сам Пью — ноги на столе, в зубах коротенькая сигара, которой он со вкусом попыхивал. Его изысканный темно-синий сюртук был небрежно брошен на спинку кресла. Не менее изысканную жилетку пересекала очень тонкая золотая цепочка, которой он время от времени поигрывал. Пью был около шести футов ростом, с римским профилем и римским носом, который добавлял ему внушительности в суде.

— Так чем мы можем побить филистимлян? — жизнерадостно осведомился он. — На первом слушании мало что было сказано по существу — много рассуждений насчет мотива, парочка свидетелей, которые видели его по дороге к Монтегю и на Банбери-роуд в Оксфорде. Не могу решить, вызывать Бакли как свидетеля или нет.

— Монтегю могли убить самые разные люди, — сказал Пауэрскорт. — Сейчас главная проблема для меня в том, чтобы понять, кто из них это сделал. Сколько у нас осталось времени до суда?

— Чертовы проволочки, — пожаловался Пью. — Казалось бы, когда людей отправляют в Центральный уголовный суд, обвинение должно хорошенько во всем разобраться. Так нет же. За последние несколько дней дело не раз откладывали. Пожалуй что, конец следующей недели — самый реальный срок.

— Боже, — сказал Пауэрскорт. — Ладно, мистер Пью, приступим.

— Итак, список подозреваемых. Главное — заморочить присяжным голову. Сбить их с толку. Пусть думают, что любой приговор недостаточно обоснован.

— Номер первый, — сказал Пауэрскорт, в изумлении взирая на бесконечные ряды папок. — Эдмунд Декурси, возможно, при соучастии своего компаньона Уильяма Аларика Пайпера. Оба они торгуют произведениями искусства. Монтегю собирался опубликовать статью, где утверждал, что большинство картин с их выставки знаменитых венецианцев — подделки, в том числе изготовленные совсем недавно. Это очень плохо отразилось бы на финансовом положении галереи. Кстати, Декурси, похоже, пытался убить и меня.

Он в подробностях рассказал Пью об их памятном бегстве с холма в Ареньо и о легенде, которая якобы объясняла случившееся. Пью быстро заносил в лежащий перед ним блокнот какие-то пометки.

— До чего интересная жизнь у сыщиков, Пауэрскорт. Так жить гораздо интересней, чем сидеть тут затворником со всеми этими проклятыми папками и только иногда совершать вылазки в суд.

— Номер второй, — продолжал Пауэрскорт.

— Минуточку, — прервал его Пью, — прошу меня извинить. Вы не знаете, кто-нибудь видел Декурси или Пайпера на Бромптон-сквер?

— Нет, — грустно ответил Пауэрскорт, — но у Декурси в галерее работал один корсиканец. Думаю, вы удивитесь, когда услышите, что на днях он уехал домой. Говорят, умер кто-то из родственников. Как вам наверняка известно, у корсиканцев в ходу гарроты.

Пауэрскорт заметил, что Чарлз Огастес Пью только что нарисовал в своем блокноте очертания гористого острова.

— Жалко, что он уехал, — сказал Пью. — Вряд ли корсиканские власти отправят его обратно к нам по первому требованию. У них там такая порука — почище, чем у преступных кланов в нашем Ист-Энде.

— Номер второй, — повторил Пауэрскорт. — Родерик Джонстон, главный хранитель отдела итальянского Возрождения в Лондонской Национальной галерее. Сейчас растет спрос на специалистов, которые могут удостоверить подлинность картины: американцы хотят быть уверены, что везут к себе куда-нибудь в Цинциннати настоящего Корреджо, ну и так далее. Благодаря своей статье Монтегю сделался бы главным экспертом по итальянской живописи в Британии, а то и во всей Европе. А Джонстон остался бы не у дел. Между прочим, он уже много лет живет не по средствам. Жена — мегера, обожает покупать симпатичные особняки в Котсуолде и роскошные виллы в холмах близ Флоренции. У Джонстона были очень веские причины для того, чтобы убрать Монтегю с дороги.

— О каких примерно суммах мы толкуем? — поинтересовался Пью. — Пятьдесят фунтов банкнотами за пятиминутную консультацию? Конвертики с пятью сотнями?

Голос у Пью был глубокий, звучный и басовитый. Здесь, у себя в кабинете, адвокат говорил совсем тихо. Однако Пауэрскорт представлял себе, каким грозным оружием его голос становится в суде — как он набирает силу, устрашая свидетелей противной стороны, как вкрадчиво меняет интонации, когда его обладатель в последний раз обращается к присяжным.

— Берите выше, мистер Пью: тут речь идет о тысячах, если не о десятках тысяч.

Пью присвистнул. Эти цифры произвели на него впечатление.

— Представьте, что к вам попала картина художника высочайшего класса, — сказал Пауэрскорт. — Шедевр, каких мало. Возьмем для примера хотя бы Рафаэля. Вы торговец, мистер Пью. Этот Рафаэль приобретен вашей фирмой. У вас есть клиент — богатый американец, имеющий твердое намерение собрать лучшую коллекцию во всех Соединенных Штатах. Он человек подозрительный — в конце концов, если бы он верил каждому на слово, ему никогда не удалось бы заработать столько миллионов на стали или железных дорогах. Докажите мне, что ваш Рафаэль настоящий, говорит он. Не забывайте, мистер Пью: если он настоящий, цена ему семьдесят или восемьдесят тысяч фунтов, а если фальшивый, то он практически ничего не стоит. И тут появляется Родерик Джонстон. Или Кристофер Монтегю. Вы, торговец, всецело зависите от их милости, если только уже не приплачиваете им втайне. И даже в последнем случае они могут потребовать свою долю от окончательной цены — процентов десять или пятнадцать. По моим сведениям, плата за определение подлинности иногда достигала и двадцати пяти процентов. Но что делать: без заключения эксперта картину у вас никто не купит.

— Ну и ну! — воскликнул Пью. — А еще говорят, что юристы чересчур много берут за свои услуги! Выходит, если вы признанный специалист по части определения авторства старинных картин, торговцы будут выстраиваться к вам в очередь? И денежки потекут рекой?

— Именно так, — ответил Пауэрскорт.

Чарлз Огастес Пью снял со стола ноги в безупречно начищенных черных ботинках.

— А еще подозреваемые есть? — спросил он. — Думаю, что и с первыми двумя мы сможем здорово замутить воду. Только не знаю, хватит ли этого, чтобы оправдать нашего клиента.

— Есть и еще, — отозвался Пауэрскорт. — Правда, насчет третьего я пока не настолько уверен, чтобы излагать вам подробности. Это всего лишь ощущение.

— А конфиденциально вы можете мне его назвать? Никаких записей в блокноте, никаких упоминаний третьим лицам.

Пауэрскорт назвал имя. Пью откинулся на спинку кресла и сцепил руки на затылке.

— Господи Боже, Пауэрскорт, — сказал он. — Мне абсолютно ясно, почему это пришло вам в голову. Но вот как вы это докажете?

Орландо Блейн и Имоджин Фоукс сидели за своим последним ужином. Орландо так нервничал, что руки у него дрожали и он не мог разрезать сардельку. Имоджин толкнула его ногой под столом. Сначала они говорили о лошадях — лошадях, которые в доброе старое время побеждали на «Оукс» и «Дерби».[40] Имоджин было невероятно трудно глотать картофельное пюре — ее организм словно отказывался делать то, чего она от него требовала.