Три стильных детектива - Клод Изнер

Песенка оказалась привязчивая, и Кэндзи часто пел ее Дафнэ, когда приходил ужинать на улицу Сены. Он так привык к лимузенскому диалекту, что иногда в разговоре путал гласные звуки, чем вызывал удивление клиентов и насмешки Жозефа.

Еще одним недостатком новой экономки, с точки зрения Кэндзи, было увлечение блюдами из картофеля, яиц и фарша – вкусными, но слишком тяжелыми для него.

Однако во всем остальном он был доволен Мели – краснощекая, с черными виноградинами глаз и носом картошкой, в чистеньком светло-сером платье, она всегда была весела и приветлива.

– В таком случае, раз уж мы тут одни, я бы хотела принять ванну, – сказала Джина и, прежде чем он успел ответить, высвободилась из его объятий и поднялась по винтовой лестнице.

Ванная располагалась в дальнем конце квартиры. Джина постояла перед зеркалом, любуясь своим нарядом, который Кэндзи подарил ей в начале весны: темно-синим барежевым[164] платьем с высоким воротником, вельветовым палевым жакетом и серой бархатной шляпкой, украшенной жемчугом.

«Ты уже не в том возрасте, чтобы вертеться перед зеркалом, – сказала она себе. – Хотя у Таша еще нет детей, младшая дочь уже сделала тебя бабушкой!»

Она пустила воду и начала раздеваться, стараясь не смотреть на фотографию, стоявшую на мраморной полке. На ней была изображена молодая брюнетка и очень похожий на нее мальчик лет двенадцати. Подпись гласила: «Дафнэ и Виктор. Лондон, 1872 год».

Джина ревновала Кэндзи к этой Дафнэ, и тот факт, что соперницы давно уже нет в живых, ничего в ее чувствах не менял.

«Мог бы и убрать отсюда это фото», – подумала она.

– Можно посмотреть, как ты раздеваешься? – раздалось у нее за спиной.

Джина вздрогнула и смущенно прикрыла грудь нижней юбкой, которую только что сняла.

– Надеешься увидеть что-то вроде «Невинных забав инфанты»? Вряд ли я могу составить конкуренцию знаменитой Фьяметте[165]… У меня не хватает смелости выставлять свое тело напоказ!

– Забудь о ней! – сказал Кэндзи и сам стал ее раздевать. Правда, задача оказалась сложнее, чем он предполагал. В конце концов Джине пришлось прийти ему на помощь, и вот наконец последние предметы туалета скользнули на пол.

– Вода сейчас польется через край! – спохватился Кэндзи. – Какое мыло ты предпочитаешь, лавандовое или жасминовое?

– Постой-постой! Думаешь так легко отделаться? Теперь моя очередь.

До поездки в Краков собственная смелость шокировала бы Джину, но из Польши она вернулась свободной от предрассудков. По пути в Париж, в поезде, какой-то усатый господин бросал на нее красноречивые взгляды, а на перроне ее ждали пылкие объятия Кэндзи. И если у нее иногда и случались приступы стыдливости, ей уже не сложно было их побороть.

Она стянула с Кэндзи пиджак и расстегнула рубашку. Он сам снял остальное, и они вместе шагнули в воду. Постояли немного, держась за руки и любуясь друг другом. Потом их тела переплелись, и у Кэндзи вдруг промелькнула неуместная мысль о том, что после таких водных упражнений он бы с аппетитом съел булигу[166] Мели Беллак.

– Я так счастлива! Наконец-то мои Белинда и Шерубен обручились!

Затянутая в корсет, в красной юбке, Рафаэль де Гувелин, обмахиваясь веером и едва сдерживая слезы, смотрела на своих собачек, сидевших на усыпанном флердоранжем возвышении. Оставшись вдовой, она посвятила себя собакам, которые заменили ей детей. Она заказывала им у модного портного Ледубля пальто для путешествий, резиновые сапожки, пляжные туалеты из кремового батиста и матроски с вышитыми на воротниках якорями.

Роль шафера исполнял позаимствованный у ювелирши с улицы Колизея йоркширский терьер с длинной шелковистой шерстью.

– Невеста похожа на Клео де Мерод[167], вы не находите? – спросила Рафаэль де Гувелин, обращаясь к гостям.

– На воспитанницу Национальной музыкальной академии? Сколько шумихи подняли в Париже из-за этой интриганки! Ее называют прелестной и соблазнительной, а между тем ходят слухи, что она носит прическу, как у красавиц с картин Боттичелли, чтобы скрыть оттопыренные уши.

Гостей на свадьбе было немного. Рафаэль де Гувелин пригласила Виктора и Таша, поскольку хотела заказать мадам Легри свой портрет.

Завтрак был накрыт в роскошном салоне, декорированном в серебристо-зеленых тонах, с мебелью в стиле модерн и множеством прелестных вещиц работы Лалика и Галле, которые хозяйка имела обыкновение приобретать в художественной галерее Самюэля Бинга[168].

– Дорогая моя, у вас трехметровые потолки! – заметила слегка завистливо Бланш де Камбрези, которую в книжной лавке «Эльзевир» с легкой руки Жозефа за глаза звали Козой.

Виктора раздражала абсурдность ситуации, в которой он оказался. Он отошел к книжному шкафу и стал рассматривать книги, надеясь угадать, что намерена заказать им мадам де Флавиньоль.

Таша чувствовала себя не лучше. Она сослалась на то, что ей надо припудриться, поднялась по лестнице, украшенной гобеленами и комнатными растениями, и случайно попала в спальню, где стояла кровать из палисандрового дерева с позолоченными бронзовыми статуэтками. К спальне примыкал будуар с раскладным диваном. При виде его Таша подумала, что, вероятно, покойный Октав де Гувелин страдал бессонницей и нередко покидал супружеское ложе. На круглом столике лежала пачка перевязанных ленточкой газет и распечатанная почта. Одна из карточек привлекла внимание Таша. Она взяла ее в руки и прочитала. Нет, этого не может быть! Это не он! Быть может, это приглашение прислано давно, несколько лет назад? Но дата на карточке не оставляла никаких сомнений: он прибыл в Париж, чтобы принять участие в празднествах по случаю приезда Николая Второго, и пробудет здесь до начала октября. Таша медленно положила карточку на место. Она не готова была встретиться с прошлым, о котором так долго старалась забыть.

Глава пятая

Это был знаменательный день для Бренголо: он ждал к ужину Верберена. Ранним утром Бренголо отправился на авеню де Шуази. Здесь было множество магазинов, магазинчиков и лавок, а у витрин со сластями и игрушками толпилась ребятня. Бренголо поминутно отворачивался, борясь с соблазнами. Он уже жалел, что обменял своего карпа на продукты вместо того, чтобы продать, но теперь поздно – что сделано, то сделано. Ему повезло: когда он со смиренным видом занял свое место на паперти достраивающейся церкви Святой Анны в Бютт-о-Кай, туда прибыл свадебный кортеж, и он получил столь щедрую милостыню, что теперь мог устроить для приятеля настоящий пир. Бренголо купил у старьевщика колченогий стол и выпросил у торговца фруктами пару деревянных ящиков, побольше и поменьше – вот вам гостиная!

Вернувшись, он поставил на импровизированный стол бутылку кислого вина, – не украденную, а честно купленную. Ведь когда приглашаешь друга поужинать, не стоит скупиться. Потом вырыл в земле достаточно глубокую ямку, чтобы в ней можно было развести огонь: к приходу Жано угли будут готовы, и он поджарит на решетке, которую стащил на стройке, сосиски. А еще сварит картошку. Бренголо довольно потирал руки. Вода в котелке, подвешенном над костром из хвороста, еще не закипела, и он мог позволить себе немного передохнуть.

Он открыл свою любимую «Песнь нищих» наугад и прочел вслух, четко выделяя слоги:

И – ох! – вот он, кудрявый,Достал свой наточенный нож…

Послышался шум. Бренголо поднял голову от книги и негромко окликнул:

– Жано?

Ответом ему была тишина. Бренголо снова уткнулся в книгу.

И – ах! – бедняжка Марго,Ей в шею вонзили тот нож…

Раздался треск. Бренголо вновь прислушался, гадая, действительно ли что-то слышал или ему почудилось. Потом обернулся, но не увидел ничего, кроме дворца-развалюхи, кустов и деревьев. «Наверное, это потрескивает огонь», – успокоил он себя и уже хотел продолжить чтение, когда снова что-то услышал.

– Эй, дружище, это ты? – громко крикнул он.

Кто-то приближался, насвистывая. Бренголо знал эту мелодию, он выучил ее в приюте Монморийон. Перед его мысленным взором тут же возникла столовая с решетчатыми окнами и изможденное лицо сестры Марии Доминики, сидящей у фисгармонии. Тут из тумана вышел человек, и когда пламя вспыхнуло ярче, Бренголо успел различить искривленное гримасой лицо и руку, замахнувшуюся молотком. Он дернулся, пытаясь увернуться от удара, но не успел: крик замер у него на губах, голову пронзила резкая боль. Бренголо кулем упал лицом вниз. Раскрытая книга осталась лежать в траве.

– Монетт, милая Монетт… Надеюсь, малыш Шарло предупредит Бренголо, и он на меня не обидится. Он, небось, с ног сбился, бедолага, готовя угощение …

Жан-Пьер Верберен положил портрет своей супруги на тумбочку. Ее не стало три года назад. Он скучал по ней, особенно вечерами. Не то чтобы они много разговаривали, но ему достаточно было просто сидеть рядом, смотреть, как она строчит на машинке, и знать, что он принадлежит ей, а она – ему. Они вместе вырастили сына, и им не нужно было говорить друг другу о любви: когда их глаза встречались, в них можно было все прочесть… Это как мелодия, слов которой не знаешь, но которая постоянно вертится у тебя в голове…