Сводные. Дилогия (СИ) - Майер Жасмин

— Юль, — Яков тянет ко мне руку, но я отшатываюсь в сторону.

— Не трогай меня.

Возвращаюсь в столовую, где отец разливает шампанское по бокалам. До нового года каких-то полчаса.

Кая нет.

— Я пойду… Его позову, — встаю из-за стола.

— Давай, — кивает отец. — Наверное, заперся, чтобы девушку свою поздравить.

— Ой, не сыпь мне соль на рану с этой девушкой, — качает головой Оксана. — Только бы глупостей не натворил. Я еще не готова становиться бабушкой.

Яков возвращается за стол и тут же подхватывает тему, тонко улавливая болевые точки именно Оксаны. Он всегда так делает? Может, поэтому и находит общий язык со всеми?

— Была у нас одна балерина… Забеременела на последнем курсе, — начинает Розенберг, цокая языком.

Оксана тут же подхватывает:

— Да, ранняя беременность для балерины это же вообще крест на карьере! Ладно, я могла посещать университет с животом, а как с ним танцевать?...

— Никак, она взяла академ, но потом что-то с ребенком случилось, и она так и не закончила учебу. Не знаю, где она сейчас, танцует ли вообще…

От этих разговоров к горлу подкатывает тошнота. Ложка «Оливье», заправленного ради меня сметаной, а не майонезом, все равно встает поперек горла.

Едва не убегаю к Каю. Стучусь в его закрытую спальню.

Тишина.

Скребусь ногтями по двери и тихо шепчу:

— Впусти меня, пожалуйста.

Тишина.

Утыкаюсь лбом в гладкую поверхность и закусываю губу.

А после слышу, как тихо щелкает замок.

Глава 16

Юркаю в его спальню, и мороз пробирает до дрожи. Оба окна в его комнате нараспашку, а Кай стоит между двумя белыми вигвамами, в которые сквозняк превратил белые шторы. В комнате ощутимый запах сигаретного дыма. Очень похоже, что Костя, как зашел, первым делом потянулся к сигарете, а окна распахнул уже позже. Пока щурился одним глазом от дыма, как он обычно это и делает.

Я думала о том, чтобы аккуратно попросить его бросить курить. Все-таки это очень вредно, а Кай много курит. Но теперь понимаю, что в этой обстановке, бросать будет сложно. И лучше мне повременить с такими советами.

— Не надо, Юль. Уходи. Дай мне прийти в себя.

Голос у него хриплый, злой. Как мороз, который кусает мои горящие от обиды и несправедливости щеки.

Кай не оборачивается, будто уверен, что я послушаюсь и тотчас же уйду. Но я прикладываю к лицу тыльные стороны ладоней, а после решительно пересекаю комнату и прижимаюсь к его спине. Всем телом.

Обхватываю его грудь, обвивая руками, и утыкаюсь лбом в его пропахшую дымом одежду.

— А ты знал, что если человека обнимать хотя бы двадцать секунд в сутки, то уровень стресса в организме начинает снижаться?

Кай хмыкает и качает головой.

— Звучит так же бредово, как сказки про чудо-подорожник.

— Это правда. Я в одной книжке вычитала.

Десять. Одиннадцать. Двенадцать.

Только не отталкивай.

— Что ты там шепчешь?

— Считаю. Двадцать секунд это только кажется, что совсем пустяк и пролетают быстро. На самом деле, никто так долго не обнимается в простой жизни. А помогают только долгие крепкие объятия.

Девятнадцать, двадцать.

Кай набирает полные легкие воздуха и тяжело выдыхает. Напряженная спина под моими руками расслабляется. Плечи опускаются.

А ты не верил, что это работает.

— Она всегда такой была. Я привык, — вдруг тихо говорит он. — Привык считать себя худшим. Недостойным. Безруким. Слишком шумным. Слишком глупым. Проблемным. Никчемным.

— Ты совсем не такой, Кай.

Он выбрасывает окурок и тянется к окнам. Захлопывает одно, потом второе. Я ослабляю объятия, позволяя ему двигаться, но не убираю рук совсем. Не хочу оставлять его в таком состоянии одного, за несколько минут до наступления нового года.

— Идем ко всем, — шепчу, снова касаясь щекой его спины. — Сейчас буду куранты. А потом я тоже уйду к себе. Вряд ли Розенберг будет сидеть с ними за столом, ничего не останется, как тоже уехать.

— Еще пять минут, балеринка. Ладно?

Киваю и закрываю глаза. Слышу, как биение его сердца становится спокойней. Тяжелые гулкие удары прокатываются по моему телу, и, уверена, ритм моего сердца тоже подстраивается.

По-другому уже не будет.

Ощущаю, как Кай медленно и аккуратно оборачивается, оставаясь в нерушимом кольце моих рук. Касается пальцами подбородка и поднимает мое лицо. Глаза не открываю. Почему-то так и стою, зажмурившись. Впитывая каждой клеточкой его близость.

За окном взрывается петарда, даже за смежными веками вижу всплески красных пятен. Фейерверки еще не захлебываются, а значит, не полночь. Просто у кого-то сдали нервы.

Вздрагиваю, когда Кай целует меня в лоб. Потом в кончик носа. Легкое прикосновение, и я уже вибрирую, как настроенная арфа под его руками.

— Хочу поцеловать тебя… Но я только что курил, — шепчет он, касаясь моего виска. — Я обязательно брошу, балеринка… Мне важнее целовать тебя в любой момент, когда я захочу, чем это.

Меня затапливает нежность. Я ведь даже ни о чем еще не просила.

Распахиваю глаза, обвиваю его шею руками и сама встаю на цыпочки. Раньше, чем он успевает понять, касаюсь его губ и целую. Горький поцелуй с привкусом табака, который я сама ни разу не пробовала в жизни, а он не стал со мной делиться.

Мы с ним ни в чем не похожи. Он как с другой планеты, где другие условия выживания, где тебя не любят по умолчанию, просто потому что ты это ты.

И это подстегивает любить его самой. Так сильно, как я могу. Потому что такого, как он, нельзя не любить.

В каждое движение губ я вкладываю не только страсть, не только притяжение. Все свое сердце. Всю себя, потому что без него я теперь не смогу.

От громогласного взрыва дрожь прокатывается аж по стеклам. Я вздрагиваю, и в тот же момент прямо в темном небе перед окнами распускается искристая синяя хризантема, а следом за ней еще один взрыв — на этот раз в клубах дыма и потухших искр вспыхивает розовый пион. Казалось, оставь мы окна открытыми, могли бы коснуться лепестков.

Мы оба смотрим в окно, под которым внизу, какие-то сумасшедшие стреляют фейерверками так рядом с домом, что это наверняка опасно. Но сейчас праздник в период пандемии, когда каждый день и каждый вдох и так наполнены опасностями, а салюты хотя бы красивые.

Кай снова наклоняется к моим губам, а я заворожено любуюсь отсветами зеленых искр в его глазах, сгорая от желания снова ощутить его губы...

И тогда на пороге комнаты кто-то деликатно, но очень громко кашляет.

Кай мгновенно убирает с моей талии руки, а я могу думать только о том, что, слава богу, это был не отец.

Он бы так деликатно и в то же время издевательски кашлять не стал.

На пороге действительно стоит Розенберг. И его лицо перекошено отвращением так, будто он только что сбился с такта, потому что музыкальное сопровождение взяли фальшивую ноту. По крайней мере, раньше такое лицо, я видела у него только на репетициях.

— Так это он, что ли? Твой хваленый боксер? Вот этот дрыщ-извращенец, который решил, что это здорово лапать собственную сестру?

Кай дергается, но я хватаю его за рукав в последний момент.

— Уйди, Яков. Ты здесь лишний.

— Да ну? — смеется он. — А хочешь, я сейчас твоему отцу расскажу, что только что увидел, и посмотрим, как он твоего братца с двадцать первого этажа спустит? Я, значит, позвать вас решил за стол, а вы тут… Ладно он, а ты-то в нем что нашла?

Лицо у Розенберга заостренное, хищное. Жестокое. Таким я его тоже никогда не видела. Он медленно переводит взгляд на Кая и цедит:

— Вскрыл ее, да?

В ту же секунду Кай срывается с места.

Я кричу, пытаясь его остановить, но это как пытаться образумить порыв ветра.

Очередная канонада заливает комнату радужными пятнами, а Кай с размаху бьет Розенберга в лицо. Яков уворачивается, но его движения гибкие, ритмичные — он танцовщик до мозга костей.