Детские игры - Уильям Нолан

Лицо мальчика — венец бледно-золотистых волос, два больших голубых глаза, маленький заостренный подбородок — тревожно заглядывало вниз поверх перил лестницы. В некоторых местах желтое сильно сужалось, хотя в паре мест образовывались довольно широкие пятна, но они не доходили до самой двери. Для человека, который только вчера триумфально прошел весь выложенный кирпичом путь от конюшни до летнего домика, ни разу не ступив на трещины, прогулка по ковру не должна быть таким уж трудным делом. Вот только змеи… При одной лишь мысли о змеях он чувствовал, как страх, словно колкий электрический ток, пробегал по икрам его ног и даже забирался под подошвы ступней.

Он медленно спустился по ступеням и приблизился к краю ковра, после чего вытянул маленькую, обутую в сандалию ногу и осторожно опустил ее на желтое пятно. Затем подтянул и вторую ногу — места было достаточно, чтобы встать нормально. Так! Начало положено! Его сияющее овальное лицо пылало от возбуждения, хотя и казалось чуть бледнее обычного, а руки были вытянуты в разные стороны для сохранения равновесия. Он сделал следующий шаг, высоко пронеся ногу над черной тропой и тщательно примеряясь мыском к узкому желтому пятнышку по другую сторону от нее. Сделав второй шаг, он решил немного передохнуть и застыл в неподвижном напряжении.

Узкий канал желтого цвета неразрывно тянулся вперед на добрых пять метров и он робко двинулся по нему, делая крохотные шажки, словно идя по туго натянутой проволоке. В том месте, где желтый ручеек делал резкий изгиб в сторону, ему пришлось совершить очередной широкий шаг, на сей раз зависнув над зловещей смесью черного и красного. Неожиданно его шатнуло, но он энергично взмахнул руками на манер крыльев ветряной мельницы, чтобы сохранить равновесие, и благополучно преодолел препятствие, после чего снова сделал паузу, но уже по другую сторону от него.

Он основательно запыхался, поскольку все это время напряженно стоял на цыпочках, широко раскинув руки и крепко сжав кулаки. В данный момент он находился на большом и безопасном участке желтого цвета — пространства там хватало, так что можно было не опасаться упасть, а потому он стоял, колеблясь, отдыхая и где-то в глубине души желая навсегда остаться на этом большом и безопасном желтом острове. Однако страх остаться без желанного цветка заставил его продолжить испытание.

Он продвигался дальше, делая шаг за шагом, и после каждого из них останавливался, прикидывая, куда именно ступить дальше. Как-то раз ему даже предстоял выбор — пойти налево или направо. Он пошел налево, потому что хотя этот путь и казался ему труднее, однако в том направлении не так часто мелькали черные пятна. Особенно ему действовал на нервы черный цвет. Он быстро глянул поверх плеча, желая посмотреть, как далеко уже продвинулся. Оказалось, что он уже почти достиг середины и пути назад не было; в равной степени не мог он и прыгнуть вбок, поскольку до спасительной желтизны было слишком далеко. Затем, устремив взор вперед, он увидел, что прямо перед ним простирается сплошное море черного и красного, и тут же почувствовал в груди болезненный приступ страха — как тогда, на Пасху, когда он под вечер остался один в самой темной части леса Пайпера.

Он сделал следующий шаг, опустив ногу на единственное крошечное желтое пятнышко, находившееся в пределах его досягаемости, хотя на этот раз кончики его пальцев опустились в каком-то сантиметре от черного. Непосредственного соприкосновения с опасной зоной не было, он видел это даже без всякого касания — тоненькая желтая линия отделяла его мысок он черного, — но коварная аспидная змея все же шевельнулась, словно почувствовав близость добычи, приподняла голову и глянула на ногу блестящими крошечными глазками, словно наблюдая за тем, прикоснется он к ней или нет.

"Не касаюсь я тебя! И ты меня не ужалишь! Ты же знаешь, что не касаюсь!"

Рядом к первой змее бесшумно подползла еще одна и также приподняла голову — теперь это были уже две головы, две пары глаз, уставившихся на ногу и нацелившихся на маленький оголенный участок кожи, видневшийся прямо под ремешком сандалии. Мальчик высоко приподнялся на мыски и застыл в таком положении, неспособный пошевелиться от охватившего его дикого ужаса. Прошло несколько минут, прежде чем он решился двинуться дальше.

Следующий шаг должен был оказаться довольно длинным: прямо через всю ширину ковра тянулась глубокая извилистая река черного цвета, причем ситуация требовала от него пересечь ее в самой широкой части. Поначалу он подумал было о прыжке, но потом засомневался, удастся ли ему приземлиться точно на узкой желтой полоске по другую сторону. Он сделал глубокий вдох, приподнял одну ногу и медленно, сантиметр за сантиметром стал протягивать ее перед собой, дальше, еще дальше, потом ниже, ниже, пока наконец кончик сандалии не пересек опасный участок и не оказался на самом краешке спасительного желтого пятна. Затем он подался вперед, перенося вес тела на выдвинутую вперед ногу и намереваясь подтянуть к ней вторую.

Он напрягся, сначала было потащил, а затем уже рванул все тело вперед, но ноги стояли слишком широко, и ему не удалось это сделать. Тогда он захотел отпрянуть назад — но и это не получилось. Его словно раздирало надвое, и одновременно невозможно было даже пошевелиться. Он глянул вниз и увидел прямо под собой глубокую, извилистую черную реку. Отдельные ее места взволновались, начали распрямляться, скользить взад-вперед и переливаться омерзительным, маслянистым блеском. Он снова зашатался, отчаянно замахал руками, желая сохранить равновесие, но только ухудшил свое положение — тело его стало заваливаться в сторону. Он стал крениться вправо — поначалу медленно, а потом все быстрее и быстрее, и в последнее мгновение инстинктивно вытянул руку, чтобы остановить падение, но уже в следующий миг перестал видеть перед собой что-либо, кроме этой самой обнаженной руки, уходящей вправо и погружающейся в самую середину огромной, сверкающей массы сплошной черноты. Едва коснувшись ее, он издал один-единственный пронзительный крик ужаса…

А снаружи, на солнце, далеко за домом, мать искала своего сына.

Ширли Джексон

Чарльз

В тот самый день, когда мой сын Чарльз поступил в старшую группу детского сада, он категорически отказался носить свои вельветовые штаны с нагрудником и стал ходить в джинсах с настоящим ремнем. Глядя на то, как утром он впервые выходил из дома в компании жившей по-соседству старшей девочки, я поняла, что в жизни моей закончился определенный этап и что мой сладкоголосый ясельный малыш превратился в длинноногого щеголя, который даже забыл остановиться на углу улицы, чтобы на прощание помахать мне рукой.

Домой он, однако, заявился в свойственной ему манере — дверь нараспашку, кепку на пол, — и к тому же издав странный пронзительно-хрипловатый крик:

— Здесь есть кто-нибудь живой?

За ленчем он без конца дерзил отцу, разлил молоко младшей сестренки и, сославшись на слова учительницы, сказал, что мы не должны всуе упоминать имя Господа.

— Ну, как прошел день в классе? — спросила я подчеркнуто небрежным тоном.

— Нормально.

— Хоть чему-нибудь научился? — спросил отец.

Лори окинул его холодным взглядом.

— А я чему и не учился, — был его ответ.

— Ничему, — поправила я его. — Ничему не учился.

— А вообще-то учительница отшлепала одного малого, — сказал Лори, обращаясь скорее к своему бутерброду. — За то, что он плохо себя вел, — добавил он с полным ртом.

— И что же он сделал? — поинтересовалась я. — Кто он такой?

Лори немного подумал.

— Его зовут Чарльз. Он плохо себя вел. Учительница отшлепала его и поставила в угол. Прилично отшлепала.

— Так что он сделал-то? — снова спросила я, но Лори уже соскользнул со своего стула, взял пирожок и удалился, пока в спину ему все еще неслось отцовское: "Послушайте-ка, молодой человек".

На следующий день, едва усевшись за стол, Лори объявил:

— Сегодня Чарльз опять провинился. — Широко улыбнувшись, он продолжал: — Сегодня он стукнул учительницу.

— Боже праведный, — воскликнула я, позабыв про предупреждение насчет упоминания имени Господня. — Его, наверное, опять отшлепали.

— Конечно, — ответил он. — Смотри-ка, — это уже, обращаясь к отцу.

— Что? — спросил отец, поднимая взгляд.

— Вниз смотри, — сказал Лори. — На мой большой палец. Эге, да ты совсем тупой, — и зашелся безумным смехом.

— И за что же Чарльз стукнул учительницу? — не отставала я.

— За то, что она хотела заставить его рисовать красными мелками, — ответил Лори. — А Чарльз хотел зелеными, и потому ударил учительницу, а она отшлепала его и сказала другим детям, чтобы с ним никто не играл, но они все равно играли.