Райская птичка - Трейси Гузман

Глава одиннадцатая

С каким нетерпением Финч дожидался праздников! Да здравствуют тепло и уют родных стен, веселое убранство города, мир на земле, доброта к ближнему. Ужины с Лидией и ее мужем становились изюминкой дня, по большей части потому, что меню изменилось соответственно сезону изобилия, и эти несколько блистательных недель Финч мог лакомиться тем, что ему было по душе: мясными пирогами с хрустящей корочкой, жарким с интересными приправами чатни – и с айвой! Почему он так редко ест айву? Она великолепна! Картофель жареный и пареный, толченый и печеный… А если повезет, можно даже уболтать зятя Кевина на эгг‑ног[39], пока Лидия не видит.

Дом его дочери, один из многих в ряду ленточной застройки федерального стиля[40], украшали зеленые гирлянды, с люстр и перил ниспадали хвойные каскады. В прихожей на гвоздике висел венок из омелы с призрачной россыпью бледных ягод. После стаканчика портвейна Финчу оставалось только закрыть глаза, и Клэр уже ждала, чтобы он обхватил ее за талию и закружил в медленном вальсе, пока они не остановятся прямо под омелой. Молочный изгиб ее шеи манил, счастливый голос звучал в ушах. «Денни, – говорила она шепотом, чуть запыхавшись, прижимаясь губами к плечу его пиджака. – Тебе не кажется, что нам пора домой?» И когда он опускал взгляд к ее лицу, она улыбалась ему и подмигивала. Ах, когда эта женщина чего-то хотела, она не умела темнить, и самые счастливые воспоминания остались у Финча о тех временах, когда она хотела его.

День благодарения неделей раньше сложился хуже, чем он мог себе представить. Годовщину смерти Клэр они с грехом пополам отметили вместе, хотя их горе было разным и горевали они по-разному. Лидия молча слушала его воспоминания о матери, очевидно, довольствуясь тем, что просто проводит с ним время, а для него бальзамом было называть жену по имени вслух, травить байки, в которых она занимала центральное место. День получился слезливым до неприличия. Праздничный стол проседал под весом избыточных блюд. Им с Лидией еда была неинтересна, и они ковыряли вилками в тарелках, предоставив Кевину поддерживать светскую беседу и наводить мосты между их траурами. После ужина Финч вышел на кухню и обнаружил дочку перед открытым холодильником. Та стояла, как официантка с горой полных тарелок, прикрытых пищевой пленкой, и не знала, куда их пристроить.

В тот вечер они пообещали друг другу, что Рождество и Новый год встретят иначе.

– Ей бы такое ужасно не понравилось, – сказал Финч.

– Да, – отозвалась Лидия. – Она бы жутко на нас рассердилась.

– Вероятно, швыряла бы в нас посудой. Легко бьющейся. Я не хочу так рисковать. А ты?

Лидия замотала головой, рассмеялась и бросилась к нему в объятия. Так они сдвинулись с мертвой точки.

С приближением Рождества настроение Финча улучшалось. Он знал, что это тоже из‑за Клэр, хотя она любила не столько сам праздник, сколько действие, которое тот оказывал на ее мужа: кружил ему голову счастьем и всепоглощающей благодарностью. «Считай благословения, а не тяготы», – повторял себе Финч год от года и считал: Клэр, Лидия, удовлетворение от работы, основания с гордостью говорить о сделанном. Этого было более чем достаточно. Конечно, он был сентиментальным дураком, но в такую пору этим не смущался. Финч, говорил он себе, немного мира на земле тебе не помешает.

Теперь он начинал приходить к мысли, что вся эта затея с Томасом была ошибкой, печальной, мутной главой из его прошлой жизни, которую он вознамерился воскресить. Несмотря на то что они со Стивеном обнаружили в малой прихожей Эделлов семейный портрет Кесслеров работы Томаса, пропавшие панели триптиха были от них так же далеки, как и в начале поисков. В конечном итоге Финч убедил Стивена, что разумнее было бы провести некоторое время врозь и каждому сосредоточиться на своих сильных сторонах в попытке раздобыть новые сведения. Откровенно говоря, Финчу хотелось провести несколько недель, не думая о картинах. Мурлыча под нос рождественскую песенку, профессор закатил рукава и посыпал цыпленка солью и перцем.

– Клэр, – сказал он вслух в перерыве между куплетами, – я планирую приготовить себе зеленый овощной салат в духе праздников.

Даже звонок телефона не нарушил его приподнятого настроения, и он с удовольствием увидел на дисплее номер Лидии.

– Доченька. Свет моих очей. Тебе будет приятно услышать, что я сегодня купил брокколи и, возможно, зайду настолько далеко, что нарежу этих мерзких зеленых кочерыжек себе на ужин.

– Пап? Ты хорошо себя чувствуешь?

– Как огурчик. Так чем я обязан удовольствию слышать вас, прекрасная леди?

– Я звоню, чтобы пригласить тебя поужинать с нами в субботу. Если ты свободен.

– Буду обязательно! Не представляю, чем бы я занялся с бо́льшим удовольствием. Можно, я что-нибудь принесу?

– Стивен ответил точно так же. Вы так много времени проводите вместе, что даже думать начинаете одинаково.

Финч почувствовал, что его настроение пикирует вниз.

– Джеймсон? При чем тут он?

Нет, она не могла…

– Я его тоже пригласила.

Могла. Финч едва сдержал стон:

– Лидия, послушай. Я уже взрослый, и меня не надо водить в песочницу поиграть с ребятами. Если бы я хотел поужинать со Стивеном, я бы позвонил ему и сказал: «Стивен, давай поужинаем». И, по-моему, я этого не делал.

– Пап, сейчас праздники. Он один. Ты сам говорил, что ему нужно больше неформального общения. Считай это актом милосердия.

Он свою лепту милосердия внес с избытком. Слишком уж много часов ему пришлось провести в тесноте плохо проветриваемой машины, слушая разглагольствования Стивена о вейвлет-разложении и чудесных методиках, которые сейчас используют, чтобы переводить картину в цифровое изображение, которое потом подвергают математическому и статистическому анализу.

– И цель всех этих анализов?.. – как-то бросил Финч.

Глаза Стивена загорелись от удовольствия, что у него просят новых объяснений.

– Позволить нам математически описывать техники, присущие конкретной работе художника, и материалы, которые он использует. Дать нам еще один инструмент, с помощью которого можно выявлять подделки или работы, созданные не во всей полноте художником, которому они приписываются. Задумайтесь. В не столь отдаленном будущем наука позволит нам устанавливать подлинность со стопроцентной вероятностью.

– Замечательно, – сказал Финч. – А посреди всего этого разложения кто-нибудь находит время подумать о картине? О ее сюжете? Об эмоциях, которые пытался передать художник?