Проза и публицистика - Иннокентий Федоров-Омулевский

   Чаще выступая как поэт, И. В. Омулевский развил в "Восточном обозрении" и свой опыт публициста. Критический материал для "Набросков сибирского поэта" дала захолустная жизнь Верхоянска, Якутска, Минусинска и других "медвежьих углов" Сибири, многочисленные факты рутины, невежества, лихоимства, вымогательства. Не пощадил писатель и родной Иркутск, негласно признанный столицей Восточной Сибири. В архиве И. В. Омулевского сохранился автограф последней части "Набросков сибирского поэта" (ЦГАЛИ, ф. 371, оп. 1, д. 7), содержащий незначительные разночтения с журнальным текстом.

Ученые разговоры

Рассказ из путевых впечатлений

   Сумерки. Священник села Рассушинского отец Николай только что восстал от послеобеденного сна; собственно говоря, даже и не восстал еще,– ибо лежит пока на диване,– а просто открыл свои заспанные глаза и как-то усладительно почесывает у себя жирную спину.

   – Кваску бы теперь испить знатно было...– приговаривает его преподобие, не относя, по-видимому, ни к кому своей речи.

   Молчание.

   – Поди-ка, Аксинья, принеси...– обращается он через минуту уже прямо к работнице, греющейся в этой же комнате у печки.

   Толстая работница Аксинья, глуховатая, но разбитная бабенка, приносит ему целую муравленую чашку мутно-красноватой жидкости.

   – Знатная штука этот квас! – говорит отец Николай, залпом выпивая почти всю чашку и ставя ее подле себя на пол.

   – Докуда ты будешь, страмник, эту гущу-то дулить? – ядовито замечает из другой комнаты золотушная попадья, тоже отдыхающая или, лучше сказать, нежащаяся на высоком пуховике.

   – Нельзя, Нюрочка: жажда...

   – Ты бы еще с утра-то бочку винища выпил!

   – Ну уж, Нюрочка, и бочку! – обидчиво возражает отец Николай:– в бочке-то ведь сорок ведер, говорят...

   – Да тебе, страмнику, что! – тоже вытянул бы, поди, и бочку, кабы поставили...

   – Не может быть, Нюрочка, этого; по медицине невозможно...

   – Дурака-то вот только такого не найдется,– не выставят тебе бочки-то...

   – Где же мне сорок ведер выпить... чудная ты!

   Попадья молчит.

   – Это теперь и по физике даже не приходится...– аргументирует отец Николай.

   Попадья и на это ничего не отвечает; не отвечает, впрочем, только потому, что в физике и медицине она смыслит не больше своей работницы, а способности батюшки – знает, как свои пять пальцев. Отец Николай на минуту задумывается... должно быть, над любопытным вопросом: может ли он, действительно, не стесняя законов двух помянутых наук, вытянуть один сорок ведер водки, если бы и в самом деле нашелся дурак, рекомендованный ему попадьею.

   – Шнежку бог дает...– говорит, лениво зевая, снова приютившаяся у печки работница.

   – А что?

   – Да я шойчас на улице была,– крупной такой шыплет...

   – Сы-ы-плет?.. Так вот видишь оно как!.. А что, ты как теперь думаешь, Аксинья...– спрашивает он, помолчав: – снег отчего бывает?

   – Известно, отец Николай,– от бога...

   – Это-то так, что от бога; да средствами-то какими?

   – Да какими шредствами?.. Надо быть, ангела божии шлют...

   – Ну ты это все так больше; нет, а ты по науке-то... как?

   – И что это у тебя, у страмника, за разговоры такие всегда! – еще ядовитее замечает попадья, нетерпеливо повертываясь на другой бок.

   – Смерть люблю, Нюрочка, ученые разговоры...

   Молчание.

   – И ты, дура этакая, туда же! – строго обращается попадья уже к Аксинье:– поди-ка лучше ставь самовар...

   Работница уходит, по всему заметно, в крайнем неудовольствии.

   – Ты у меня опять с бабой связался!.. Постой же ты... дай только благочинному приехать! – говорит злобно попадья, дождавшись ее ухода.

   – Да я что ж, Нюрочка? – робко басит отец Николай.

   – А то, что как с тебя рясу-то снимут, так ты и узнаешь, как под чужие-то юбки заглядывать!

   – Эка ты, Нюрочка, страмоту какую опять выдумала...– заметно конфузится отец Николай, несмотря на сумерки.

   – Ладно!.. у тебя ведь все с эдаких разговоров штуки-то твои начинаются... Лукерью-то я на той неделе отчего прогнала?

   Молчание.

   – Ну-ка скажи?

   Молчание.

   – С крестом-то ходишь,– небось глаза-то на сторону выворачиваешь...

   – Ты мне этого про религиозное не говори...

   – Молчи уж ты, пока я тебе косу-то не расплела!

   И родолжительное молчание.

   – Это, Нюрочка, борение духа одно... То-то вот и есть... ты вот все, Нюрочка, по-своему, а я все... больше по-ученому .... так вот видишь оно как!..

   – Пьешь-то ты, я знаю, что по-ученому...

   – Не-ет; теперь хоть бы насчет снегу...

   – В снегу-то тоже ты не один раз валялся: кто у дьячихи то, на именинах, нос-то себе отморозил?

   – Да не-ет; я то есть хочу сказать: наука такая есть про снег – метрологии прозывается...

   – Да ты кому эти сказки-то рассказываешь?.. мне, что ли?

   Молчание.

   – По-ученому-то, Нюрочка, совсем не так выходит, как по-твоему...

   – Вот сорока-то, прости господи!.. не сядет тебе на язык-то ничего!.. Да ты откуда ученым-то сделался? Я хоть, по крайности, у мадамы одной обучалась, а тебя водка, что ли, врать-то выучила?

   Молчание.

   – Я, Нюрочка, в семинарии науки изучал... так вот, видишь, оно как!

   – В семинарии-то тебя по три раза в день драли,– вот какую ты там науку-то изучал! Мать же ведь мне твоя и сказывала-то, как ты еще женихом-то к нам таскался, в пономарской-то скорлупе...

   – Ну же, Нюрочка, и то три раза!..– скромно обижается отец Николай.

   – Да тебя, точно что, еще по десяти раз в день пороть-то бы следовало!

   – Чего опять выдумала... чудная ты!

   – Скоро-то тебя проймет, что ли?

   Молчание.

   – Этого, Нюрочка, и по физике невозможно допустить...

   – Тебя-то и по физике можно: небось скажешь, не пробовала она моих-то гостинцев?

   – Это действительно, что ты не однажды грешила против моего священнического сану...

   – Сам-то ты праведник: черти-то у тебя только в рукавах не сидят!.. уж молчал бы лучше...

   Отец Николай опять задумывается, но не над словами попадьи, вероятно, а над другим любопытным вопросом: мог ли бы он действительно, не противореча законам физики, вынесть ежедневную порку в десять приемов?

   – Ты, Нюрочка, никуды по вечеру не пойдешь? – спрашивает он через минуту, не придя, должно быть, ни к какому определенному выводу.

   Молчание.

   – Дьяконица наша мне давеча пеняла: спесивая, говорит, Анна Митровна наша, никогда ко мне вечерком не зайдет посидеть...

   Молчание.

   – Я говорю: матушка, что, может, сегодня в ваши Палестины забредет... так вот видишь, Нюрочка, оно как!

   Молчание.

   – А я вот хочу после чаю к новому заседателю наведаться...

   Упорное молчание со стороны попадьи.

   – Хороший, говорят, человек...

   Попадья раздраженно соскакивает с кровати и торопливо накидывает на себя старый салопишко.

   – Да ты что из меня душу-то вытягиваешь? что ты выпытываешь-то, страмник? По мне, хоть сейчас ступай!.. Хоть век не кажи глаз!..

   – Нет, то-то, я так только, к слову пришлось сказать...

   Молчание. Попадья нетерпеливо повязывает голову шалью.

   – Ты уж не думаешь ли у меня нахрюкаться, как по утру?!

   – Я, Нюрочка, теперь смотреть просто не могу на эту жидкость: совсем она меня расстроила давеча... не приведи господь!..

   – Да тебе чего у заседателя-то делать? Благочинный он, что ли, что ты первый к нему с рапортом-то полезешь?

   – Все же начальство гражданское... как это ты не понимаешь?

   – Ты же у меня пониманье-то пропил, беспутный! Да ступай ты, ступай... Сегодня я целовальницу видела: заседатель-то у них еще и водки-то не брал; он, говорит, и в рот-то ее не берет совсем... К ним вчера его писарь, которого он с собой привез, заходил выпить, так сказывает...

   – То-то, Нюрочка, и я слышал, что хороший, говорят, человек: надо сходить...

   – Ты поди да с сестрой-то его шашни и заведи: он тебе пулю в лоб-то и посадит!– хохлы ведь эти сердитые бывают...

   – Ну уж, Нюрочка, и пулю в лоб! – еще раз обижается отец Николай.

   – А ты думаешь, за эти дела-то по голове гладят вашего брата?

   – Ну! в моем-то сане?.. чего опять выдумала... чудная ты!

   Отец Николай еще раз задумывается, сравнительно, даже очень сильно задумывается, правда, над вопросом, не настолько ученым, как два первые, по во всяком случае – над любопытным вопросом: можно ли, точно, человеку в его сане посадить пулю в лоб?

   Попадья собирается идти.

   – Ты что же лежишь-то? – иди к заседателю: ночью, что ли, пойдешь?

   – Да ты, Нюрочка, сама-то куда шествуешь?

   – Не бойся, не (провалюсь, па десятой-то улице не очужусь...)