Идеалист - Дмитрий Михеев

Вечером Илья поехал к Андрею, однако дома его не застал. Эско тоже куда-то исчез. Один в холодном, враждебном мире!

Ему показалось, что за целую ночь он не спал ни минуты: так плавно мысли переходили в виденья, виденья — в картины, картины — в безупречную действительность, которая подсовывает для доказательства своей подлинности совсем настоящие камушек либо травинку и даже уговаривает: «Ну, ущипни себя… теперь убедился?..» Но стоило на секунду поддаться ей, поверить, как невинные лесные тропинки сворачивали в чащу ужасов, из которой не вырвешься без холодного пота и срывов сердца. За несколько часов Илья успел выступить на каком-то митинге, встретиться с Анжеликой, задержать колонну танков… Он спорил с Галиным и Стрентоном, уговаривал по-английски маму, выдерживал осаду оперативников, удирал через университетский забор, чтобы оказаться в Лондоне, который походил на его родной город…

Стрентон был точен и деловит.

— У меня разочаровывающие новости, — начал он, едва они обменялись рукопожатием. — Мне сказали, что такое решение вопроса вряд ли приемлемо. Дело в том, что британское посольство в Москве находится, как ни в какой другой стране, на особом положении. Вы не можете, как в других странах, попросить политического убежища, получить британский паспорт и покинуть страну — Советский Союз не признает такого гражданства и не позволяет эмигрировать таким образом. Конечно, если бы вам удалось проникнуть на территорию посольства, полиция не смогла бы вас арестовать… Но правительство Британии не желает политических осложнений… Кроме того, как сказал мне чиновник, желающих было бы слишком много. Они советуют вам поехать в туристическую поездку по любой западной стране и там попросить убежища.

— Благодарю за совет, — кисло улыбнулся Илья. — Они, по-видимому, не знают, что такое ОВИР и характеристика с двенадцатью подписями… Меня не пустили в Польшу! К невесте! А они советуют поехать в западную страну… Извините меня, сэр, но они идиоты! Они не понимают, что здесь происходит.

— Мне кажется, вы правы, — растерянно сказал англичанин, — мне они тоже не очень нравятся… эти чиновники. Но чем я могу помочь вам?

Илья попытался улыбнуться, но из этого ничего не вышло.

— Боюсь, что уже ничем, теперь уже ничем…

Это прозвучало нехорошо, тут пахло трагедией, но англичанин не считал себя вправе вмешиваться. Впрочем, он ошибался. Илья не помышлял о самоубийстве, но что-то, какая-то пуповина, оборвалась за прошедшие сутки, и он чувствовал, что ее больше не свяжешь, не пришьешь.

Он смотрел вокруг себя с горькой и высокомерной отчужденностью, как будто все это его больше не касалось, не имело к нему никакого отношения…

Еще вчера этот мир странно волновал и притягивал его, как восточный базар европейца, дразнил пряным запахом порока и лжи, завлекал гортанным криком зазывал, завораживал откровенным уродством, заманивал скрытыми добродетелями, дурманил флюидами соблазнов… Более того, сюда уходили и здесь терялись его, Ильи, корни… Но слишком грубо, чересчур откровенно он удерживал Илью… Отвращение нахлынуло… Он рванулся… нет, не пускает, и тогда он отсек пуповину. Стало легко. Мир отодвинулся. Илью не волновали его проблемы.

Дома его ждала записка — Андрей Покровский просил немедленно приехать к нему. Илья тот же час поехал.

Ему открыла Инна Грейцер, встревоженная и похорошевшая. По комнате взад-вперед ходил Андрей, всем своим видом говоривший: «Ах, ну, что же это такое!». Володя из «Современника» флегматично пощипывал гитару.

— А где же Игорь? — первым делом спросил Илья.

— Да вот, в том-то и дело, — сказал Андрей, царапая бороду, — он, брат, такую штуку выкинул…

«У меня для этой самой штук-штук-штуки…» — подхватил Володя.

— Да прекратите вы балаган! — закричала Инна. — Он поступил, быть может, и не лучшим образом, зато честно и смело…

— Как, как он поступил? — нетерпеливо перебил ее Илья, расцвечиваясь алыми пятнами.

— Он написал в Политбюро дерзкое письмо, обозвал их детоубийцами, шайкой разбойников и потребовал пустить его в Чехословакию, где он будет рядом с чехами защищать свободу и демократию…

— Чего сами чехи и словаки делать не собираются, — вставил Володя.

— И правильно, это же чистая бессмыслица — правительство парализовано, стратегические пункты заняты, — возразил Андрей.

— А партизанская война зачем? Самый лучший способ! Бросил в окно гранату и опять делом занялся.

— Вовка, ты перестанешь юродствовать?! Ты не на сцене, — вмешалась Инна, — кстати, у них и оружия-то нет, — добавила она и тут же спохватилась, — о чем тут говорить! Устроить еще одну Венгрию?

— Где же все-таки Игорь? — спросил Илья.

— Так вот, — почти торжественно продолжила Инна, — вчера вечером он разослал всюду письмо, а сегодня днем его увезли в психушку.

Сердце Ильи сжалось и замерло: вот оно!

— Теперь наш долг, как я его понимаю, высказать свое отношение и поддержать Игоря, — закончила Инна.

— Она предлагает устроить на Красной Площади демонстрацию, — сказал Андрей, ни на кого не глядя.

— А я предлагаю сжечься на Лобном Месте. Представьте: четыре мечущихся факела, крики, вопли… Зрелище!

— Шут гороховый! — коротко бросила Володе Инна. — Андрей считает, что надо написать письмо и собрать несколько сот подписей…

— Поставить свои адреса и сушить сухари, — подхватил Володя. — Кстати, вы знаете, что всегда надо иметь при себе червонец? То-то, зелень! Вы думаете, в Лефортово коммунизм? Там два раза в месяц ларек.

— Вовочка, помолчи чуток. Как я от тебя устаю… Хочется послушать умного человека, — сказала Инна, поворачиваясь к Илье.

Илья, не отвечая, сел в свое любимое кресло, несмотря на то, что Инна стояла. Ему было все равно, его не касалось… Но как сказать им, этим милым и недалеким людям, что протест их смешон, наивен? Если т е пошли на то, чтобы задушить целую нацию, четырнадцать миллионов, неужели их остановит писк двухсот человек в своей стране? Или дело в принципе?

Друзья терпеливо ждали. Володя накрыл ладонью струны, словно не доверяя гитаре.

— Вы извините, — сказал наконец Илья, сосредоточившись на сплетающихся и расплетающихся пальцах, — но меня это все не касается.

— Та-а-к! — прошептала Инна.

— Ну ты даешь, старик… — сказал Андрей виноватым голосом, разрывая бесконечную цепь шагов своих как раз напротив Ильи.

Володя прислонил к стене гитару, встал, хлопнул себя по лбу и начал изображать, лихорадочно поясняя: «А ведь он прав… Мы приходим с канистрами бензина на Красную Площадь, бросаем листовки и поливаем себя бензином… Вокруг уже толпа любопытных… Чиркаю спичкой — не горит, вторую, третью — не горят! Отсырели! Нам холодно… Вокруг смеются агенты… Тогда он, добрая душа, достает сухой коробок… А когда его возьмут, он скажет, что его это все не касается.»

Илья побледнел: «Не забудьте отдать мне свои червонцы».

— Да что это такое?! — беспомощно всплеснула руками Инна. — Как вам не стыдно! Что угодно опошлят! Ну этот… понятно, а ты, Илья!.. Ну скажи же им что-нибудь! — набросилась она на Андрея.

— Инночка, ну что ты, юмора не понимаешь… — спокойно заметил Андрей и, не глядя Илье в лицо, сказал: — У него, должно быть, свои планы — диссертация, женитьба… ему сейчас не до политики.

— Женитьба? Медовый месяц?! — взорвалась Инна. — Да он просто трус! Как все эти лабораторные амебы… сидят в своей конуре и и делают вид, что ничего не замечают. «Наука, наука!»… «На благо всего человечества!» Корчат из себя глупеньких… не понимают, видите ли, что, если бы не их достиженьица, эти бандиты не посмели бы так расправляться… Негодяи! — голос ее срывался, черты лица заострились, глаза заставляли отворачиваться каждого, на ком они останавливались.

— Инночка, успокойся. Ну, стоит ли так расстраиваться, — уговаривал Андрей, пытаясь обнять ее вздрагивающие плечи.

— Не трогай меня, транквилизатор нашелся! — брезгливо дернулась Инна. — Там, может быть, дети гибнут, а двести пятьдесят миллионов такие спокойные… Хоть бы десяток порядочных… По-зо-р!

Она вдруг извлекла откуда-то платочек и оставила ребят, скрывшись за неоконченной картиной. Андрей, сложив на груди руки, теребил бороду, Илья кусал бесцветные губы, даже Володя казался подавленным. Минут через пять Инна вернулась, села за стол и начала чиркать пистолетом-зажигалкой.

— Ну, вот что… — нарушил невыносимое молчанье Илья, — по-моему, демонстрация это бессмыслица… Кто нам дал право приносить человеческие жертвы? Неужели мы не способны на большее? Один раз крикнуть и навсегда замолкнуть? Хотя это и честная, органическая реакция… Что касается письма… меня просто переворачивает от мысли… Не знаю, как вам это объяснить… Я ощущаю себя в тюрьме, явственно ощущаю, и не хочу ничего, никаких улучшений — только свободы! Я родился и вырос в тюрьме, просто не понимал этого. Теперь я понял — это тюрьма, если нет выхода, нет выбора. Но понял и другое: меня заманили в нее, посадили обманом. Если бы я заслужил ее и получил положенное по закону наказание, было бы естественно требовать, чтобы меня и содержали в ней по закону. Но ведь я ничего не совершил, меня посадили незаконно, как же я могу требовать законности содержания… Смешно, да и безнравственно, так как тем самым я говорю: «Вот при таких-то и таких-то послаблениях режима я согласен сидеть». Н и при каких улучшениях я не согласен сидеть!! Мне наплевать на рай, если из него нет выхода! Тюрьмы надо разрушать, а не улучшать! Если же нельзя разрушить, надо бежать. Из тюрьмы надо бежать!! И я убегу!