Идеалист - Дмитрий Михеев

…я делаю мысленный эксперимент: совершенно абстрагируюсь от своего чувственного восприятия и подвергаю ее холодному, почти жестокому анализу, а результат прежний: у нее нет изъянов, она совершенна… я бы сказал идеальна, если бы не боялся этого слова.

Мамуль, ты знаешь меня — препятствия возбуждают во мне только одно желание: преодолеть их… Ницше научил меня относиться к ним как к своего рода чести, выпадающей на долю сильного, но мне больно видеть в тебе не союзника, а еще одно препятствие. Надеюсь, ты пересмотришь свое отношение, когда узнаешь, что мое решение твердо как никогда.

Анжелика передает тебе привет, а я крепко целую, твой Илья.

Письмо не принесло практических результатов, так как Илья забыл упомянуть о разрешении, а Елена Павловна вполне резонно считала, что сын просит об устном родительском благословении. У Анжелики дела двигались не быстрей, поскольку начались экзамены. Договорились они встречаться через день, но всегда находились предлоги, чтобы забежать на пять минут; причем, нисколько не мучаясь угрызениями совести, именно Илья чаще всего нарушал конвенцию.

Наконец Анжелика с блеском сдала первый экзамен, и наступил их день.

Они гуляли в саду. Истомившееся за день солнце висело так низко, что пачкало красным белый наряд яблонь. Вишня уже отцвела и сорила трупиками несостоявшихся ягод, а новенькая глянцевая сирень только готовилась развернуть и отдать на растерзание свою роскошь. На западе шеренга молоденьких яблонь останавливалась перед кучкой могикан, свидетелей, быть может, восторженно-наивной клятвы… Здесь выдохлась рука «великих коммунистических строек», превратившая Воробьевы горы в — Ленинские, здесь сад становился парком. Березы, клены, дубы, кусты акации и боярышника окружали поляны с сонными одуванчиками и ершистым пыреем.

Они валялись на траве и фотографировались, собирали цветы и дурачились, а затем с небольшого пригорка смотрели последнее — вечернее — представление солнца. Разбрасывая по небу блестящие одежды, светило медленно укладывалось в черную вату горизонта; вокруг суетилась бесчисленная челядь, натягивая фиолетовое с блестками покрывало…

— Спой это… романс Рубинштейна: «…если б навеки так было», — тихонько попросила Анжелика.

Он начал глухо, неуверенно, но уже «как весело сердцу» прозвучало в полный голос; «душе моей легко» он пропел, раскрыв руки и улыбаясь солнцу; унеслась в небо иступленно-радостная мольба: «если б навеки так было», и вдруг он уронил голову, закрыл глаза и тяжко вздохнул: ох! — она инстинктивно прижалась к нему, — «если б навеки так бы-ы-ло» — вполголоса повторил он, и столько мучительной несбыточности было в этом, что глаза Анжелики влажно заблестели.

Потом эту фразу она пела вместе с ним, изо всех сил стараясь удержать интонацию надежды, но лишь оттеняла мужество, с которым он готовился встретить неизбежное.

Шорох в кустах заставил их вздрогнуть и обернуться: там стояла еще одна пара и жестами умоляла простить их и не обращать внимания. Но они не могли больше петь и долго еще стояли молча.

— Знаешь, что хотела просить, — заглядывая снизу, сказала Анжелика, — солнце, цветы и музыка будут всегда… а твое чувство… хочу твердо знать, что никогда не изменится. Можешь дать такую клятву?

Илья нахмурился, морщина рассекла его лоб.

— «Никогда не изменится»? Все меняется… Джи, я люблю тебя… очень люблю! Разве этим не сказано все?

— Нет! Хочу, чтобы вечно! — горячо возразила она, и в центре фиолетовых блюдец заметался огонек тревоги.

— Ну, какая же вечность… ведь мы умрем… — неуверенно улыбнулся он.

— Да, ты не веришь в вечность. Ладно, тогда — всю жизнь. Так можешь клянутся?

— Я не могу, какой-то непреодолимый барьер внутри… — смутился Илья, но тут же взял себя в руки и тверже продолжил. — Я ненавижу клятвы, потому что ненавижу, когда их нарушают… лучше, честнее не давать их.

— Да, понимаю: заботишься, чтобы потом легко было, потому, что не клялся… Скажи прямо: ты… как это… О, Jezus Maria! Как это… ты не исключаешь такой случай, что изменишь мне?

— Любовь моя! У меня нет резервных чувств, все принадлежит тебе…

— Теперь, да. Но потом? Что будет потом?! Я неспокойная, что будет потом. Скажи, ты можешь измениться к худшему? И твое отношение ко мне, оно может стать не такое горячее?

Щеки Ильи полыхали, он искал и не находил выход: она не признавала никакой относительности, она требовала абсолютного, против чего категорически возражал его разум.

— Подумай, как страшно, если сегодня так, а завтра все изменится, — голос ее прерывался, — если неопределенно, как могу быть спокойной, счастливой? Я выбрала тебя на всю жизнь… Другой — даже отвратительно думать…

— Любовь моя! Что же делать! Я не могу идти против совести, против разума — обещать то, что от меня не зависит. Но я обещаю… и наконец… клянусь (о, черт!), что сделаю все от мне зависящее, чтобы никогда не доставить тебе страданий!

— Боже милосердный! — он клянется чертом! Что мне делать?! Я чувствую опасность… вот здесь холодает… Как могу жить? Для тебя все зависит от случая, стихии… Атеист! Как могу жить, если уже привязана к тебе!

Слезы покатились у нее по щекам, оставляя блестящие дорожки. Он сам едва сдерживался, собирал губами соленые капельки с ее щек и бормотал: «Ну, что ты, Джи, что ты… я безумно люблю тебя…»

— Я боролась, пока хватало сил, — всхлипывала она, — а когда пришел ночью и оказался такой неумолимый, думала, что умру. Спасибо, что пришел… умерла бы, или сама прибежала… Теперь видишь, какая привязанная…

Он взял ее на руки как ребенка и шел, покачивая и целуя. Она вскоре затихла.

Они гуляли до полуночи, затем решили идти к нему, но у проходной зоны «В» наткнулись на препятствие, о котором — счастливые! — умудрились забыть. Точнее, у самой проходной они вспомнили, но понадеялись на случай и на Морфея. Бог сна, однако, был бессилен перед советским стражем порядка и нравственности — толстой теткой в грязно-зеленом пальто. «Ваш пропуск, девушка!» — восстала она на их пути, и весь туман, все очарование вечера сдуло ледяной струей закона. Отчетливыми до боли сделались массивные дубовые двери, яркий голый свет, трещины и выбоины в каменных плитах пола… «Вот» — протянул свой пропуск Илья.

— Ваш пропуск я не спрашиваю, вас я и так знаю, а девушку не пропущу!

— Видите ли, она тоже студентка нашего университета, — принялся вежливо объяснять Илья, — Анжелика, у тебя есть студенческий?

— Молодой человек, вы прекрасно знаете, что студенческий билет никому не нужен, нужен пропуск, и только в зону «Б».

— Я вас очень попрошу, — сказала Анжелика, протягивая студенческий дрожащими пальцами. — Мы уже обручились и скоро станем супругами…

— А мне какое дело, кем вы скоро станете. Может быть, вы уже мать, меня это не беспокоит. Если всех женихов и невест пускать, так тут будет не дом студента, а…

Она замялась, подыскивая слово, и Илья поспешил ей на помощь:

— Вы сказали, что знаете меня? В таком случае можете поверить, эта девушка действительно моя невеста… я могу оставить в залог свое аспирантское удостоверение, если…

— Вы что, маленький, или прикидываетесь? Не знаете правил?! Хоть бы и жена… сказано: не положено, и все!

Такое изумление было написано на лицах молодых людей (Илья знал женатых студентов, но как к ним проходят их жены никогда не интересовался), что вахтерша ткнула пальцем в выцветшую картонку под стеклом: «Вот, читайте». При этом она слегка сдвинулась, освободив часть прохода, и шальная мысль родилась в голове Ильи. «Где, где здесь про жену? — спрашивал он, придвигаясь и загораживая собой Анжелику, — неужели и жене нельзя?»

— Живете, а правил общежития не знаете… — проворчала тетка, доставая корявые, мутные очки и водружая их на нос, — …муж, жена… разовый пропуск… двадцати двух часов, будни… праздничные дни… предварительной заявке… — читала она, а Илья, издавая восклицания, плотнее прикрывал ее и показывал Анжелике на дверь.

Кто бы устоял перед искушением обмануть цербера? Анжелика не устояла, и цербер взвился: он схватил Илью за рукав и завизжал. Илья опешил. Фурия вцепилась в полу пиджака, ни на секунду не прерывая пожарного визга. Он попытался вырваться, растерянно улыбаясь, но она укрепила свою позицию и даже успела нажать на кнопку.

— Да что вы, пустите же! — начинал злиться Илья, — зачем этот скандал?

— На помощь! Помогите! — орала баба и зачем-то тянула его вниз (она целилась на свои очки, которым, впрочем, уже ничем нельзя было помочь).

Бешенство закипало в Илье: эта отвратительная женщина… но не драться же с ней… сейчас прибегут, схватят… что она наговорит?..

— Порвете же! Пустите! Куда вы тянете?.. — задыхался от ярости Илья и вдруг услышал топот сотен башмаков. Не отдавая себе отчета, он хватанул ребром ладони по жирному запястью, оно отпало, и он вырвался на свободу. Уйти от преследователей было нетрудно, но пробраться через пятиметровые ворота с пиками — и тяжело и рискованно. Ноги Ильи предательски дрожали, когда, балансируя на узенькой планке он переступал через пики… Его подстегивала мысль об Анжелике — где она, что с ней? Поэтому, не теряя ни секунды, он поднялся на девятый этаж зоны «Г» и по переходу, через дверь с амбарным замком, в котором коммуникабельные студенты выломали филенку, попал в свою зону. Анжелику он нашел на кухне: едва живая, она глядела в окно на поднятый ими переполох.