Скандал - Аманда Плейтелл

В голове Карсона уже начался обратный отсчет времени, оставшегося до его звездной минуты.

Феретти поднимался по крутой тропе к мужскому туалету, проклиная лишние фунты веса, набранного за последние месяцы. Брюки из черной кожи обтягивали его чресла так туго, что ему дышалось с трудом. Феретти ещё сильнее втянул живот и запустил пятерню в свои длинные, до плеч, волосы. Пора уже постричься, подумал он. Завтра непременно навещу парикмахера. Он нащупал в заднем кармане бумажник, туго набитый двадцатифунтовыми банкнотами, и тут же ощутил, как привычно растет бугор под ширинкой брюк.

Время было позднее, за полночь, он никогда ещё не посещал этот туалет в столь неурочный час. Уединившись в своей излюбленной кабинке, Феретти затаился в засаде, дожидаясь появления жертвы за приоткрытой дверцей.

Ждать ему долго не пришлось. В туалет шатающейся поступью вошел молодой человек и направился к писсуару, на ходу расстегивая ширинку. Он был прекрасен, как бог. Шести футов ростом, а то и выше, атлетического телосложения, в полинялых джинсах "левис", белой тенниске и черной тужурке. Хорош дикарь, восхитился Феретти. Немного моложе, чем в моем вкусе, и слегка простоват, но - хорош, ничего не скажешь..

Он выбрался из своего убежища и с торчащим наизготовку членом подкрался сзади к молодому человеку, который, удовлетворенно сопя, шумно мочился на стенку писсуара.

- Привет, красавчик, - слащаво пропел Феретти. - Часто сюда заглядываешь?

Молодой человек вздрогнул и круто развернулся, обдав его струей мочи. Он недоуменно уставился на Феретти, затем перевел взгляд на его вздыбленный орган.

- Ты что, ох...л? - процедил он, поспешно застегивая ширинку. - А ну, вали отсюда, пидор хренов!

- Ага, ты, значит, из тех, что ломаются, - догадался Феретти. Любишь, стало быть, когда тебя уговаривают? Ах, противный!

С этими словами он стал приближаться. Все дальнейшее случилось буквально в мгновение ока. Правая рука молодого человека нырнула в тужурку. А в следующий миг свет неоновой лампы заискрился, отразившись от длинного клинка финского ножа. Феретти, не веря собственным глазам, проводил взглядом лезвие, которое, лишь мелькнув перед его носом, полоснуло его по горлу, от уха до уха. Он продолжал отупело взирать на молодого человека, но вдруг с ужасом заметил, что клинок обагрен кровью. Его кровью. Потом почувствовал, что по горлу течет что-то теплое, и, поднеся, дрожащую руку к шее, ощутил зияющую рану.

Несколько мгновений оба пялились друг на друга выпученными глазами. Затем молодой человек дико взвизгнул и со всех ног кинулся наутек. А Феретти перевел мутнеющий взор вниз, на свою дорогую белую сорочку, и с недовольством подумал, что завтра придется покупать новую. Внезапно пол под его ногами вздыбился, и Феретти, пытаясь удержать равновесие, пошатнулся и упал навзничь, больно стукнувшись головой об основание загаженного писсуара.

Раскрыв глаза, он увидел перед собой кафельные плитки, в нос шибануло едким запахом мочи. Последнее, что увидел Феретти, был кровавый ручеек, струившийся по кафельному полу. В правой руке он все ещё сжимал двадцатифунтовую купюру, обернутую вокруг полового члена.

То ли потому, что был носителем ВИЧ-инфекции, то ли потому, что нередко провожал в последний путь своих друзей и любовников, но Пит Феретти зачастую заводил речь о собственных похоронах.

В первую очередь, он хотел, чтобы состоялись они в Вестминстерском аббатстве, а гроб везла шестерка белых лошадях в плюмажах. Как у Дианы.

Дальше - музыка. Феретти настаивал, что хор должен исполнить "Прощай, английская роза!" Элтона Джона, после чего, по просьбе его любовника, должна прозвучать "Будешь ли ты по-прежнему любить меня не завтра?", его любимая песня из репертуара Кэрол Кинг.

И наконец - прощание. Зал должен быть полон его друзей и близких, безмерно скорбящих, сотрясающихся от рыданий.

Однако в итоге, как и все в жизни Феретти, мечты его сбылись лишь частично. Похороны состоялись погожим теплым деньком в лондонском Ист-Энде. Церковь, стоявшая в стороне от оживленного шоссе, была окружена огромным парком, за которым давно никто не ухаживал, и который облюбовали десятки бездомных. По размерам церковь, правда, лишь немногим уступала Вестминстерскому аббатству.

А вот внутри церкви все свидетельствовало о нищете и упадке, как во многих других городских храмах, не слишком посещаемых прихожанами. Временная внутренняя перегородка, поделившая церковь пополам, несколько снижала впечатление гнетущей пустоты. На алтаре одиноко маячила ваза с белыми лилиями - прощальный дар Пола, давнего и многострадального друга и любовника Феретти.

Сам Пол, сгорбившись в три погибели, притулился слева, в первом ряду, совершенно пустом, если не считать портативной магнитолы на соседнем с Полом сиденье. Справа, через проход от него, сидела, повесив голову, престарелая дама. И она была совсем одна, наедине со своей скорбью. Перед ней покоился в гробу её единственный сыночек. Несчастная мать никому не сказала, где и какая смерть его постигла. Ей было стыдно.

Когда священник направился по проходу к алтарю, Пол включил магнитолу, и под сводами церковного купола зазвучал неповторимый голос Элтона Джона. Он пел "Прощай, английская роза!". И во время краткого отпевания двое людей, любивших Пита Феретти больше всех на свете, безмолвно плакали.

Когда шестеро специально нанятых мужчин, ни один из которых не знал покойного при его жизни, подхватили и понесли гроб, Пол запустил вторую песню, "Будешь ли ты по-прежнему любить меня не завтра?", в исполнении Кэрол Кинг. Запись была старая, лента шипела и потрескивала.

Пол тихонько подпевал Кэрол Кинг, вспоминая те сладкие ночи, когда они с Полом пели эту чудесную песню друг другу. Миссис Бетти Феретти брела за гробом, вспоминая маленького мальчика, которого навеки лишилась.

И никто не обратил внимания на богато разодетую женщину в темных очках, сидевшую в самом углу сзади. В течение всей непродолжительной панихиды она сидела, не шелохнувшись, и лишь катившиеся по щекам слезы свидетельствовали о том, что в церкви она оказалась не случайно. Когда отпевание закончилось, женщина тихонько поднялась и выскользнула в парк.

А ещё двадцать минут спустя Шарон уже сидела за столом своего кабинета в Трибьюн-тауэр.

Глава 20

Два дня прошло после экскурсии по отцовскому поместью, которую провел Нед для Джорджины. С тех пор они почти не расставались. Нед терпеливо растолковывал ей премудрости виноградарства, объяснял разницу между сортами, те уникальные особенности, благодаря которым их вина считались лучшими не только в регионе, но и во всей провинции.

Отец Неда был настоящим пионером виноделия; в свое время он решительно покончил с тучными пастбищами и заливными лугами, на которых паслись его дойные коровы, и засадил всю землю виноградниками. Однако прошло целых десять лет, прежде чем титанические усилия наконец увенчались успехом и принесли первые прибыли. Брайан работал, не покладая рук, трудился от зари до зари, и вот теперь, двадцать лет спустя, они пожинали плоды этой тяжелейшей работы. Национальное признание пришло с двумя золотыми медалями на Австралийской винодельческой выставке: первую за совиньон красное, вторую - за шардонне.

Когда Нед впервые отважился поцеловать Джорджину, они сидели у ручья в тени высоченных серебристых эвкалиптов. Страсть, кипевшая в его поцелуе, столь разительно отличалась от нежных прикосновений губ Белинды, что в первое мгновение застигнутая врасплох Джорджина была просто ошарашена.

Нед опрокинул её на спину, и его руки заскользили по её телу. Они с Джорджиной молча лежали, целуясь и ласкаясь, как подростки. И вдруг, неожиданно для себя и для Неда, Джорджина хихикнула.

- В чем дело, Джорджи? - уязвленно спросил Нед.

- Извини, Нед, но мне просто не верится, что я лежу под эвкалиптом, тискаясь с уроженцем Австралии, словно шестнадцатилетняя школьница. - И тут же поправилась, заметив, как он помрачнел. - Ты только ничего не подумай, Нед - это прекрасно. А смеюсь я от счастья. Мне ещё никогда не было так хорошо.

- Так оставайся здесь, - недолго думая, предложил Нед.

- В каком смысле - оставайся? - изумилась Джорджина. - Как это просто для тебя звучит. Нет, я должна вернуться в Лондон. Вся моя жизнь - там.

- Ты вполне можешь жить и здесь, со мной.

- О, Нед! - Джорджина всплеснула руками. - Но ведь ты меня совсем не знаешь!

- Знаю вполне достаточно, чтобы твердо понять: я люблю тебя, Джорджи. Я никогда ещё не встречал такую потрясающую женщину. Ты сама вчера вечером говорила, как устала из-за всей этой мышиной возни вокруг твоей газеты. И ты мечтаешь написать книгу. Ну так - дерзай. Начни новую жизнь. Именно так и поступил в свое время мой отец. Уничтожил ненавистную молочную ферму и усадил все свои земли виноградниками.

- Послушать тебя, так все кажется просто, - со вздохом сказала она. Я ведь всю свою жизнь отдала газетам. И я не представляю, как от этого можно отказаться. Газеты уже у меня в крови.