Турнир (СИ) - Мах Макс

Женщина-Источник прижала ее к стене и беспощадно избивала, нанося сильные и точные удары, ломавшие Габи кости, уродовавшие ее лицо, убивавшие ее, отбивая печень и почки, селезенку и мочевой пузырь. Сопротивляться этому избиению было невозможно, слишком неравны были силы. Боль была невыносима, дыхания не было вообще, а перед глазами, как признак агонии, опустился кровавый занавес.

«Как быстро… - подумала она перед тем, как потерять сознание. – Как несправедливо…»

А потом она действительно потеряла сознание, но только для того, чтобы в следующее мгновение найти себя, стоящую посередине дамской комнаты. Зеркало утверждало, что она цела и невредима. Внутренние часы, словно бы остановились, но на самом деле продолжали идти. Просто, если поверить тому, что они «показывали», с момента, как за вошедшей Габи захлопнулись двери туалетной комнаты, прошло всего лишь несколько секунд. Пара-другая ударов сердца, никак не больше. Но избиение, не оставив на лице и теле Габи ни единого видимого следа, не прошло для нее без последствий. Невыносимо болело все тело, и это была совершенно незнакомая Габи боль, такая, что могла означать только одно – она умирает, и это окончательно.

«Это смерть», - констатировала она со спокойствием, удивившим ее саму. Но так все и обстояло. Агония – вот что сейчас с ней происходило.

Удивляло, впрочем, то, что она все еще была способна мыслить и стояла на своих ногах. По идее, Габи должна была просто упасть, но какая-то сила держала ее в сознании и даже, более того, заставила выпрямиться, расправив плечи, и подавить рвущийся из груди стон.

«Времени в обрез!»

Откуда пришло понимание того, что именно с ней происходит, и почему воля к сопротивлению оказалась сильнее боли и страха? Габи этого не знала. Зато она знала другое: Э клана Мишильер никогда не болеет, не устает и не печалиться. Не отступает и не показывает слабости. Никогда, нигде и ни в чем. И еще одна мысль держала ее в тонусе. Ее долг успеть вернуться в палаццо Коро до того, как станет слишком поздно. Вернуться и оставить послание. На большее она уже не рассчитывала, предполагая, что скоро умрет, но сделать то немногое, что все еще было в ее силах, считала необходимым.

Итак, Габи стояла посередине дамской комнаты как раз напротив огромного стенного зеркала. Выглядела она, как всегда, безукоризненно, но вот чувствовала себя совсем не так хорошо. Ноги налились непривычной свинцовой тяжестью и ощущались какими-то чужими, ненадежными, но они все еще были способны к движению, и это главное. Кожа горела огнем, словно ее обварили крутым кипятком, в ушах стоял тяжелый гул, в глазах застыли непролитые слезы. Однако со всем этим она могла справиться. Над чем не было ее власти, так это над быстротекущим временем. Время уходило слишком быстро, утекало сточной водой, просыпалось песком сквозь пальцы. Ее время истекало, и, значит, она должна была поспешить.

Габи поправила на левом плече чуть сползшую бретельку алого шелкового платья, неспешно вышла из дамской комнаты, прошла коридором и анфиладой парадных залов, кивнула двум молодым женщинам, устроившимся пошушукаться в сторонке, в глубокой нише высокого венецианского окна, отметила краем глаза недвусмысленное шевеление на стоящем в дальнем углу другого зала диване, с которого доносились ещё более недвусмысленные всхлипы и стоны, и вошла наконец в Китайскую гостиную, где собралось сейчас почти все общество.

- Эва! – чуть поклонилась она принцессе. – Я крайне сожалею, но вынуждена вас покинуть.

- Увидимся завтра на турнире поэтов, - кивнула ей ничего не подозревающая Эва Сабиния.

- Разумеется! – Габи даже смогла улыбнуться. Во всяком случае, что-то такое изобразила, раздвинув губы и обнажив зубы.

- Дамы! – повернулась она к собранию. – Господа!

Она действовала, как сомнамбула, не задумываясь, не замечая ничего, что происходит вокруг. Не обращая внимания на чужие взгляды, разной степени искренности улыбки или прозвучавшие ей вслед слова. Все ее силы уходили на то чтобы идти, не шатаясь и не запинаясь на каждом шагу, держать спину и контролировать лицо. А еще, чтобы не плакать на ходу и не кричать от боли. Но, видимо, кое-кто все-таки не повелся на ее обычные уловки.

Зандер догнал ее уже на лестнице:

- Что-то случилось? – спросил он, пристраиваясь слева от Габи.

- С чего вы взяли? – подняла она в удивлении бровь.

- Да вот и сам не знаю, - пожал он плечами, - но интуиция подсказывает…

- Прикажите ей, чтобы помолчала! – прозвучало жестко, лапидарно, едва ли не оскорбительно.

- Как скажете, - не стал обижаться князь Трентский. – Но, может быть?..

- Спасибо, - остановила она его порыв, - но все действительно в порядке.

Ей было ужасно трудно поддерживать разговор, но Зандер не унимался, а она не могла позволить, чтобы он узнал правду.

- Отвезти вас домой? – Только этого ей не хватало.

- Думаю, - ответила в обычном своем стиле, - что справлюсь с этим сама.

- А вот у меня есть на этот счёт серьезные сомнения, - продолжал упорствовать князь Трентский. Видно, и в самом деле, что-то такое увидел или в воздухе уловил.

- Не сомневайтесь! – остановила она его в фойе. - Увидимся завтра.

И тогда он ее отпустил, остановился в дверях и позволил уйти, но несмотря ни на что, - на боль, жар и спутанность мыслей, - Габи чувствовала его взгляд все то время, пока шла к своему на удачу припаркованному поблизости авто.

Как ехала домой, совершенно не запомнилось. В памяти остались лишь какие-то жалкие обрывки впечатлений, но, по факту, она все-таки доехала. Бросила «пантеру» у тротуара, поспешно вошла в ворота палаццо Коро, и тогда уже упала на каменные плиты, которыми был выложен парадный подъезд. К ней тут же бросилась охрана, и тогда она попросила, из последних сил выталкивая слова из сдавленного спазмами горла:

- Отнесите… меня… наверх. Позовите… тана… и… Серафину…

На Серафине – лучшем лекаре клана – она сломалась окончательно. И в следующий раз пришла в себя лишь спустя сорок минут. Ее разбудила боль. Дикая, всесокрушающая, безжалостная и беспощадная, она выдернула Габи из небытия, но болевой шок должен был тут же отправить ее обратно. Однако одного единственного мгновения на поверхности оказалось достаточно, чтобы ухватиться за ускользающую реальность, что называется, вцепиться в нее зубами и ногтями. Она заставила себя принять боль, как данность, и оставалась в сознании достаточно долго, чтобы услышать главное.

- Я сожалею, тан, - голос, кажется, принадлежал Серафине, - но я не знаю, что еще можно сделать. Боюсь, это конец.

- Я вижу, - ответил лекарке Трис каким-то мертвым, чужим голосом. – Она держится на одной магии, но…

- Но долго так не протянет, - закончила вместо него Серафина.

- Брат… - это слово далось ей с большим трудом, и, наверняка, было тихим, как шепот, но Трис ее все-таки услышал.

- Габи!

- Отошли… всех.

- Все вон! – тут же проорал команду Трис. Он был настоящим вождем, и ему ничего не надо было объяснять.

- Я… - начала было Серафина.

- Вон! – повторил Трис.

- Говори, Габи! – сказал он через несколько мгновений, вставая рядом с ее постелью на колени. – Не напрягайся, я услышу.

- Источники – народ, - выдохнула тогда Габи.

- Жемчужная женщина – Источник дворца, - добавила, переведя дух и справившись с очередным приступом обессиливающей боли.

- Это она с тобой сделала? – Трис все схватывал на лету.

- Да.

- Но никто, кроме тебя, ее не видел?

- Да.

- Ты, знаешь, за что? – Важный вопрос.

- Спала с Источником… - выдавила она из себя. – Назвала ублюдком. Больше не знаю.

- То есть, или оттого, что ты спала с Источником, или оттого, что ты чей-то ублюдок? Я правильно понял?

- Да.

Ну, вот она и рассказала то главное, что не могла – не имела права, - унести с собой в могилу. Она узнала часть тайны, другие дополнят эти обрывки до целого. Так и формируется тайное знание рода. Однако теперь, когда дело было сделано, Габи решилась на последнюю попытку остаться в живых.