Духовный мир преподобного Исаака Сирина - Митрополит Иларион
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наконец, следуют прошения о заблудших и об умерших без покаяния и веры:
Умоляю я и прошу Тебя, Господи, удостой всех заблуждающихся истинного познания Тебя, чтобы они познали славу Твою[776]. Для тех же, кто перешел из этого мира лишенным добродетельной жизни и не имевшим веры, будь для них защитником, ради тела, которое Ты взял у них, чтобы от единого соединенного тела мира мы вознесли славу Отцу, Сыну и Святому Духу в Царстве Небесном и том наслаждении, которое не имеет конца во веки веков[777].
Последнее прошение — об умерших вне веры — показывает, что Исааку была глубоко чужда идея о невозможности для христиан молиться об усопших нехристианах. Он не представляет себе Царства Небесного, в которое вошли бы только избранные, тогда как все прочие остались бы снаружи. Исаак считает, что молиться следует за всех людей, вне зависимости от их добродетелей и от их религиозной принадлежности: «Со страданием должны мы молиться и с болью докучать Богу обо всем этом. И такое отношение должны мы иметь ко всем людям: со страданием молиться о них, как о самих себе, ибо таким образом придет и вселится в нас Божество, и воля Его будет жить в нас как на небе, так и на земле»»[778].
Размышление о Боге и чистая молитва
Среди различных видов молитвы, упоминаемых Исааком, особое место занимает размышление. Исаак пользуется несколькими терминами для обозначения этого вида молитвы, в том числе тремя характерными для всей восточно — сирийской традиции: herga — размышление, медитация; renya — размышление, раздумье, мысль; Uhdana — воспоминание, память. Каждый из этих терминов, при различии оттенков, может указывать на размышление о Боге и о духовных предметах. В настоящем разделе речь пойдет о том, что Исаак называл herga db — alaha — размышление о Боге. Такое размышление тесно переплетено с молитвой, и отделить одно от другого невозможно: молитва рождается из размышления, а размышление рождается из молитвы[779].
Размышление о Боге включает в себя воспоминание всего домостроительства Божия по отношению к роду человеческому, начиная с сотворения человека и кончая Боговоплощением[780]. Вместе с тем в понятие размышления о Боге входит также размышление о подвижнической жизни и о христианских добродетелях, а именно о делах праведности, о телесной чистоте, о посте, о псалмопении, о различных добродетелях и страстях. Такое размышление, — подчеркивает Исаак в Беседе 10 из 2–го тома, — ведет к духовному озарению:
…Всякий человек в том размышлении, в которое он ввергает себя, просветляется, и в той мысли, которой постоянно занят ум его, он умудряется и становится еще более сосредоточенным на ней, если, думая о служении праведности, он размышляет о делах праведности и бывает озарен… Если, опять же, он думает о служении добродетели, о том, как он может угодить Богу в чистоте плоти своей, в труде молитвы, в очищении тела своего посредством поста, в чтении псалмов и в борьбе против всего, что препятствует ему; и о том, на сколь многие виды подразделяется добродетель и через какие ее составляющие части он обретает больше света и преуспевает, усердствуя в этом особенно, и что противоположно каждой из добродетелей — тогда благодаря этому становится он мудрым и глубоким[781].
Есть люди, которые размышляют только о негативном аспекте подвижнической жизни — о борьбе со страстями и помыслами. Само по себе такое размышление может принести пользу, однако размышление о позитивном аспекте христианского подвижничества несравненно более важно:
…Если о страстях, помыслах и их борьбе размышляет он — как следуют помыслы один за другим, и какая страсть соединена с какой, и каково начало первой и каков конец ее; и какой силой обладает каждая из страстей, и от чего она ослабляется и чем усиливается — он только сосредоточен на страстях и упражняет ум свой. Но если он размышляет о Боге и изумляется свойствам Его и исследует одного лишь Бога, он просветляется, а в этом также заключены и вышеназванные вещи. Они, конечно, сами по себе хороши, но они суть борения; и неправильно, чтобы мысль и знание души и тела полностью пребывали в них. Ни красота служения, ни знание состязаний и борений[782], ни мысленное противостояние страстям не составляет цели надежды, которая нам проповедана — той, о которой Апостол сказал: постигнуть со всеми святыми, что широта и долгота, и глубина и высота[783], и чтобы мы превосходили во всякой премудрости и во всяком духовном разумении[784]. Как можем мы умудриться и ощутить это, если мы только в противостоянии и противоборстве страстным помыслам, в спорах с ними и постоянной заботе о них пребываем ночью и днем? А ведь многие люди упражняются и становятся искусными в этом — и их служение прекрасно и трудно, но о другом аспекте они ничуть не задумываются[785].
Человек, который слишком озабочен мыслями о страстях и добродетелях, всегда вовлечен в борьбу: иногда он одерживает победы в духовной жизни, но нередко терпит и поражения. Тот же, кто занят размышлением о Боге, оказывается выше борьбы со страстями: такой человек «поистине восхищен из мира», а все, что связано со страстями, остается долу[786]. Размышление о Боге, сопровождающееся забвением всего мира, ведет человека к состоянию духовного созерцания, когда он проникает умом в «облако» славы Господней, уподобляясь ангельским чинам[787]. Просветленное размышление о Боге является одной из высших стадий молитвенного подвига: от него один шаг до «изумления» — состояния, в котором ум бывает совершенно исхищен из мира и всецело пленен Богом.
Если любви Божией вкусить вожделеешь ты, брат мой, о свойствах Его, о благодеяниях Его и о святом естестве Его думай, размышляй и вспоминай, и пусть ум твой блуждает в этом на всякий миг жизни твоей, и из этого осознаешь
