Богиня прайм-тайма - Татьяна Устинова

Тяжелый запах хлопнул его по носу. Ники взялся за нос.

В коридоре ему попался пузатенький и плешивый мужичонка в выцветших трусах и шерстяной спортивной кофте на молнии – отец. Ники, не говоря ни слова, посторонился и пропустил его.

Ники перестал его замечать приблизительно лет с восемнадцати.

Отец же в подпитии непременно начинал испытывать отцовские чувства и лезть к нему с вопросами, и учить его жизни, и напоминать о том, кому он, Никита, собственно, и обязан всем.

В данный момент по утреннему времени отец был мрачен и трезв, и поэтому все обошлось.

Но только до двери в кухню, которую нужно было миновать, чтобы попасть в ванную.

– И ты тут! – сказали из кухни громко. – Да когда ж это кончится-то! Когда тебя пристрелят наконец-то, а?

– Не дождетесь, – пробормотал Ники и протиснулся мимо тщедушной женщины в цветастом халате. Ему нужно было включить чайник, чтобы сварить кофе.

Придерживая на плече полотенце, одной рукой он налил из канистры воды – и не слишком ловко. Вода плеснула на стол.

– Да кто тебе разрешил на моей кухне свинячить?! – закричала из-за его плеча тщедушная, словно выжидала, когда же наконец он зальет стол. – За что мне наказание такое?! И ведь не убьют нигде, прости господи! Скольких там уж поубивало, а этот все обратно прется!

Ники вздохнул тяжело, как слон.

Ну что делать? Как быть?

Заорать, надавать по физиономии, затопать ногами, пригрозить? Было время, когда от гнева, который заливал голову, от одного взгляда на отца и его новую жену темнело в глазах и становилось трудно дышать. Пару раз по молодости он дрался и колотил посуду, а потом перестал, осознав, что все это полная бессмыслица.

Жизнь такова, какова она есть, – вот она, житейская мудрость-то!

В конце концов, он сам во всем виноват. Давно можно было найти квартиру, снимать ее и жить припеваючи, но ему вечно оказывалось некогда. Он бывал в Москве так помалу, что подчас даже сумка оставалась нераспакованной. Какую еще квартиру искать!..

Сюда он приезжал только спать – упасть до утра, ни о чем не думать и не вспоминать, а утром опять на работу, где он был нужен, важен и где никто не ждал, когда же наконец его убьют!..

– Галя, где мои штаны?!

– И этот туда же! Один решил меня доконать, и второй тоже, алкоголик проклятущий! Откуда мне знать, где твои штаны, где их вчера бросил, там они и валяются!

– Заткнись, зараза! Выгоню, поедешь обратно в свой колхоз дерьмо месить!

– Да это еще кто кого выгонит-то! Я такие же права имею, мне в домоуправлении сказали, что право у нас как есть равное, и мы еще поглядим, кто кого выгонит!

– Где мои штаны, я тебя спрашиваю?!

Ники захлопнул за собой дверь в ванную, открыл воду посильнее, и утренний супружеский разговор отдалился, стал почти неслышным.

А ну их к черту.

Надо было позвонить Лене, очередной девушке его жизни, и остаться ночевать у нее – все лучше, чем в “отчем доме”!

Звонить Лене ему не хотелось.

Во-первых, потому, что и без нее у него было очень много трудных и важных дел, а любая Лена требовала неких усилий, на которые в данный момент у него не хватало времени.

Во-вторых, потому, что все Лены, сколько их у него ни было, немедленно начинали выходить за него замуж, как только он оставался ночевать больше, чем два раза подряд.

Лет пять назад сгоряча на одной из них он женился и протянул почти год – гигантский срок, если учесть, во что тогда превратилась его жизнь. Самое главное, что та Лена, которая стала его женой, мешала ему работать, а без дела он жить решительно не мог.

Без Лены – сколько угодно, а вот без работы пропал бы.

Родительская жизнь, а потом и собственный брак выработали у него устойчивую аллергию к созданию семьи, чему он был даже рад – забот меньше, свободы больше.

И еще – он не умел чувствовать себя “должником” и тяготился этим чувством. Он искренне не понимал, почему, как собачка в цирке, то и дело выполняет всякие супружеские трюки только потому, что он “муж” и “должен”.

Почему он должен ехать на шесть соток тещи с тестем, когда ему надо на работу?

Почему он не может встречать Новый год с Бахрушиным и Ольгой, а должен тащиться к подруге Мане и ее мужу Вове только потому, что Маня с Вовой понятней и ближе его жене, чем Бахрушины?!

Почему он должен прятать записные книжки, диски, кассеты, чтобы никому не взбрело в голову в них рыться, чего он терпеть не мог?!

Почему он не может работать по выходным, если у него срочные съемки, командировки и форс-мажор, а вся его жизнь состоит как раз из форс-мажора, командировок и срочных съемок?!

Почему он должен долго и нудно объясняться с женой, куда он в очередной раз дел деньги, выданные ему “на бензин”, если он сам их и зарабатывает, он один?!

Он честно пытался все наладить, а потом плюнул.

Он и разводиться бы не стал – некогда ему было тратить время на чепуху, но жена сама с ним развелась, спасибо ей большое!

Зато теперь никакие Лены ему почти не страшны – он все про них знает. Про них и счастливую жизнь с ними.

Ольга смеялась над ним и говорила, что он трус и эгоист, и он соглашался с ней – ну, так получилось, ну, он такой и есть, что же тут поделаешь?! Ей и ее мужу просто повезло, так бывает редко, мало кому везет.

Ему не повезло, и он не слишком из-за этого печалился. В конце концов, найти следующую Лену – это вопрос даже не двух часов, а двадцати минут!

Ники выбрался из ванной, когда супруги уже мирно пили чай на кухне, позабыв, что десять минут назад собирались всерьез подраться. Иногда они и дрались, особенно если отец приходил “на бровях”, а он приходил на них всегда.

Ники швырнул в шкаф мокрое полотенце, натянул водолазку, обулся, чтобы после кофе не задерживаться ни на минуту, и вышел на кухню.

– Где ж ты шляешься по ночам, зараза такая?! – немедленно начала отцовская жена, обрадованная тем, что Ники наконец пришел и есть прекрасная возможность поругаться. – Спать мне не даешь! У меня сон-то чуткий, я каждый раз просыпаюся, когда ты прешься в ночь-полночь!

Ники достал с полки кофе, насыпал в турку, налил воды и поставил на огонь. Почему-то все четыре конфорки горели синим пламенем, и из-за этого дышать в кухне было нечем.

И еще ему казалось, что водолазка непременно пропитается тем гадким, чем отвратительно воняло с самого утра. Он посмотрел в турку, потом повернул голову, ткнулся носом в тонкую черную шерсть и понюхал.

Ничем не пахло, кроме “Фаренгейта”. Ники очень любил “Фаренгейт”.

– Да чего ты там нюхаишь-то?! Воняит тебе?! Ишь какой принц англиский! Кого ты вырастил-то, Петька?!

Все ему не так, все ему не эдак!

– А ты молчи, курица. Мой сын, а не твой!