Собрание сочинений в десяти томах. Том 10 - Юзеф Игнаций Крашевский

Сын в отчаянии заломил руки и упал на сундук.

Вся жизнь ее добровольной нищеты, труда без отдыха, с потерей здоровья, сложились на этот посмертный дар. Она была сердцем вся, вся матерью. Маргарита, пораженная, стояла, не будучи в состоянии сдвинуться с места и, вероятно, упрекая себя, что не выследила раньше существование этого мешка, теперь перешедшего в собственность Яна. Ян со слезами поцеловал его, но в сердце сказал:

— Не трону гроша отсюда! Это святые деньги! Они собраны с великим самопожертвованием, пойдут за твою душу, на твои похороны и могилу, для единственной служанки, которая была лучшим другом тебе, чем я. Я их не достоин.

На другой день роскошные похороны, какие только можно было устроить, удивили местечко и окрестности. Сбежались все соседи. Духовенство выступило во всем сельском великолепии, а толпа шла за гробом бедной матери, который поддерживал сын на телеге, запряженной черными волами.

Оставшиеся деньги пошли на панихиды, на надгробный памятник, на вознаграждение Маргариты, которой он отдал все оставшееся из вещей после матери, и на милостыню. Один лишь крестик, медальон, который мать носила на груди, немного волос и серебряное обручальное кольцо Ян оставил себе.

Уйти отсюда нужно было, а сердце не пускало. Кому поручить дом? Кому отдать в аренду землю? Удобно ли было ее продать? Последней мысли Ян не допускал. Несколько дней спустя стали являться соседи с предложениями купить ее, более или менее выгодными, но всегда начиная с заявления, что этот кусок ничего не стоит и что лишь ради него, в виду особенного случая, из дружбы, в силу внезапного сильного чувства могут дать столько-то и столько-то. Каждый хотел купить его будто из милости.

Ян всех благодарил и отвечал, что не продаст.

Лесник из соседнего леса взял в аренду избу и поле с условием, чтобы ничего в ней не изменял и чтобы все осталось, как было при жизни матери. Посетив капуцинов, побывав на могиле матери, где к нему словно чудом вернулась потребность молиться и юношеская набожность, Ян направился в Вильно. Воспоминания юности вели его туда на свою предательскую приманку. Это было единственное место, оставившее в нем приятные и влекущие к себе воспоминания; но между отъездом и возвращением протекла река стольких лет и грязи, столько прошло событий и чувств! Он нашел теперь там все изменившимся до неузнаваемости.

Едва приехав, пошел расспрашивать про Батрани. Старый итальянец умер; вдова с детьми осталась почти без средств и вела нищенскую жизнь в доме на Заречье, где занимала худшие комнатки, а остальные отдавала в наем. Неосмотрительно запутавшись в долгах, она все время находилась под их давлением и под угрозой полного обнищания. Ян, сознавая свои обязанности по отношению к семье Батрани, поспешил к ней.

Неподалеку от моста, у реки, частью опираясь на сваи, стоял старый домишко, наполовину деревянный, наполовину каменный. Он накренился, давно уже не видел ремонта, был грязен и грозил развалиться; каждый подходил к нему с отвращением, до того противные лужи окружали его. Жители, большей частью кожевники, привлеченные сюда соседством реки, наполнили воздух отвратительными заводскими запахами. Внизу занимал помещение еврей мыловар. Ве. ревки с навешенными на них кожами заполняли во всех направлениях двор; везде лежали кучи отбросов, а зловонный ручеек стекал к реке, унося остатки мыловарения. Вокруг дома шла черная поломанная галерея, поддерживая прогнившую крышу. Здесь в двух темных комнатах жила некогда балованная Мариетта; дети ее подросли и испортились под влиянием нужды и заброшенности. Старший сын стал гулякой, балованный и любимый; младшие научились всяким скверным штучкам, постоянно подвергаясь преследованиям матери. Она ненавидела бедных любимцев Батрани, и они ходили в лохмотьях; старший же пропивал и прокучивал все, что успевал раздобыть, и возвращался почти ежедневно к матери пьяный, со следами драки, ободранный, да и то если не ночевал в участке.

При виде этой ужасной картины сердце Яна содрогнулось, он заплакал. Все работы мужа распродала жена за бесценок, ничего не оставив даже на память, и обвиняла покойного в нищете, в которой сама была виновата и которую усиливал беспорядок и отвратительнейший разврат.

— О! Такова ли должна быть судьба детей бедного художника? — спросил себя мысленно Ян. — Нет! Нет! Этого быть не может.

Когда-то красавица Мариетта, теперь с потерявшими блеск глазами, худая, грязная, больная, встретила гостя, не узнав его и не понимая, что могло привести сюда прилично одетого мужчину.

Еле он сумел напомнить ей о себе. Покраснела и взглянула на него сердито и гордо. Нерасположение, гнев, ненависть еще не совсем угасли в этом диком сердце.

— Уходите прочь! — воскликнула презрительным тоном. — Ничего я от тебя не желаю! Твой милый Батрани оставил меня с детьми нищей. Чтоб он за то страдал на том свете так, как страдаю я, дура, что вышла за него замуж! Не напоминай мне о нем, чтоб я его не проклинала.

Когда же Ян дрожащим голосом спросил насчет картины или рисунков, не может ли он их купить, женщина закрыла ему дверь перед носом, добавив уличное ругательство.

Но не успел он сделать несколько шагов по улице, когда догнал его старший сынок.

— Господин! — позвал он, кивая рукой и остановившись над уличным стоком, куда плевал для развлечения.

— Чего тебе?

— Дайте мне два злотых на пиво! — И с глупой улыбкой протянул руку. — Я зато принесу отцовский рисунок. Было их прежде много и на бумаге, и на полотне, но все пошло к черту.

Ян торопливо подал ему деньги и убежал.

Наняв скромное помещение на Замковой улице, может быть, потому, что жил здесь с Батрани, поручение которого он исполнил, помолившись на могиле его матери во Флоренции, — Ян начал размышлять, что теперь делать и как жить дальше?

До сих пор его целью было само искусство; теперь открывалась вторая сторона, темная сторона вопроса: применение искусства к жизни, согласование их. Принести себя в жертву для материального благополучия, превратить вдохновение в хлеб? Представив себе, как в этом искании заработка придется не раз отречься от искусства, топтать мысль и унижаться до бездушных эскизов, художник дрожал и возмущался. Полный жизни, таланта, сил, он чувствовал, что может творить, выразить свои мысли; но в стране, которую предоставила ему судьба, как было воспользоваться талантом? Кто сумеет оценить его? Кто вознаградит его сочувствием? Времена Станиславовских пособий кончились, весь край был объят борьбой; картина и творение искусства были ничтожны и ничего не значили перед лицом решающихся ныне