Собрание сочинений в десяти томах. Том 10 - Юзеф Игнаций Крашевский

— Облегчить ее все-таки можно?

— Нет! Только ухудшить!

— Дорогая мисс Кромби!

Она посмотрела на него безумным взглядом.

— Ян, не спрашивай, ради Бога, того Бога, которым ты меня заклинал!

— Тайна! Тогда не хочу знать.

— У меня нет тайн от тебя….

— Что же ты тогда скрываешь?

Лицо девушки опять покрылось румянцем, она вздохнула, подумала, потом сказала, как бы внезапно пораженная новой мыслью:

— Послушай, — сказала, — дай мне слово, слово честного человека, а ты знаешь, как я высоко ставлю человеческое достоинство; что, о чем бы ты ни узнал от меня, это нисколько не изменит наших отношений.

— Разве ты можешь сомневаться, мисс Роза? — воскликнул Ян, у которого появилась мысль, что она кого-то полюбила, что она подозревает его в любви к себе и не может быть взаимной. Он покраснел, задрожал.

— Если ты любишь кого, сестра, — ответил торопливо, — если любишь, почему же не можешь мне сказать? Ты думаешь, что я тоже люблю тебя втайне? Не так ли? Тебе бы не хотелось признанием в любви к другому оттолкнуть того, кому ты оставила только дружбу? О, мисс Роза! Как ты меня не знаешь! Разве бы я осмелился любить тебя, поднять глаза так высоко? В этот дом, куда ты меня ввела с благородным доверием, войти с мыслию соблазнителя, с затаенным планом? Изменой платить за дружбу? Ты этого мнения наверно; но клянусь тебе, брат не любит тебя больше, не любит чище, не любит иначе!

Эти слова, высказанные с увлечением, Роза выслушала вскочив на ноги и опять упала, закрыв лицо руками. Признание Яна поразило ее в сердце.

— Что такое? — спросил он погодя, — не хочешь отвечать? Сердишься? Сомневаешься?

Женщина плакала.

— Ради Бога! Я с ума сойду! — вскричал Ян. — Объясни мне, сжалься.

— Ив этом мое несчастье, что ты меня понять не можешь, — плача и опускаясь к его ногам сказала англичанка. — Не понимаешь, что я тебя люблю; не понимаешь, что ты убил меня; что я хочу быть твоей; что ты один для меня на свете; что без тебя я тело без души, потерянная, мертвая.

Ян слушал и не понимал, уставился в нее, задрожал и кинулся к двери. Роза побежала за ним с необузданным порывом, схватила его за руку, сжала до боли и воскликнула:

— Ты дал мне слово, что бы я ни сказала, ничто не изменит наших отношений. Ты дал слово, помни! Не уходи, я ведь умру. Ян мой! Не уходи, не оставляй меня одну. Я ничего не хочу от тебя, только чтоб ты остался со мной. Забудь о том, что я говорила, если можешь; я буду весела, буду спокойна, но не уходи от меня. Чего ты хочешь? Улыбки? Пения? Я прикинусь веселой, пустой, запою, даже буду делать вид, что я спокойна, хотя сердце у меня будет гореть, но не уходи! Ибо, — добавила медленно и с силой, — даю тебе слово женщины и слово человека: если убежишь, умру. Не буду ждать смерти и сидеть со сложенными руками, но сама пойду ей навстречу. Да, умру!

После этой сцены Ян, правда, остался, но ни красота Розы, ни даже ее объяснение в любви не пробудило в его сердце чувства, которое никогда не приходит на зов. Любил ее как брат. Роза ждала, что родится любовь, ждала ее, надеялась, иногда усматривала ее там, где ее вовсе не было, радовалась, задумывалась, умолкала и погружалась в равнодушие отчаяния.

— Если б я знала, кого он любит, — говорила в душе, — я бы пошла и убила ее. Но он никого не любит, может быть какое-либо воспоминание… Самая опасная любовь, так как ее ничем не разочаруешь. Подождем, время ее победит.

Так проходили месяцы. Жизнь Яна не изменилась; напрасно пытался он несколько раз уйти из этого дома и спрятаться; не мог, его не пустили. За ним следили, он был окружен прислугой, шагу не мог сделать свободно. Брат мисс Розы приехал из Неаполя, нашел дома гостя, совсем этому не удивился, пожал лишь сильно его руку, в продолжение двух вечеров рассказывал о жизни рыбака, которую он вел в заливе, а на третий день уехал в Сицилию, оставляя их опять одних.

Видел он или не видел, что творилось дома, не знаю. Он весь был поглощен теперь сицилианскими костюмами и Сицилией, куда хотел явиться насколько возможно уже сицильянцем. Ян занимался живописью, читал и, разочаровываясь все больше, благодаря книгам, которые уничтожали поэзию жизни под видом предрассудков, совершенствовался в искусстве. Лянди признал, что учителя больше ничему его не научат, что он сам для себя будет лучшим учителем. Постоянное созерцание шедевров выработало в нем вкус и чувство красоты и посвятило его в самые трудные, никогда не определяемые словесно тайны искусства.

Мисс Роза не занималась теперь живописью. Со времени упомянутого выше разговора она больше не говорила Яну о своей любви, стала внешне холодной, гордой, даже иногда насмешливой; но в глазах то сверкающих пламенем, то тайно плачущих можно было прочесть подавляемое чувство. Она часто скакала верхом по окрестностям до изнеможения, искала сильно действующих развлечений, безумствовала, погружалась в любимые книги; но от съедавшей ее болезни нигде ни в чем не находила лекарства. Яну казалось, что им может быть только разлука; и хотя мисс часто ему повторяла, что он дал слово остаться, он задумал уйти и старался подготовить все к незаметному исчезновению. Картины свои под разными предлогами он постепенно разослал в различные места, и англичанка этому не противилась; вещей у него почти не было, — и однажды вечером незаметно сошел с лестницы с бьющимся сердцем и печалью в душе, так как оставлял за собой страдание. Ему казалось, что никто не знает о его планах бегства, никто его не подозревает в этом. Едва миновал он ворота палаццо, как из окна послышался тихий возглас Розы: Addio.

Он поднял голову вверх.

— Идешь, — ласково промолвила она, — идешь безвозвратно, уходишь от меня! Больше тебя не удерживаю. Будь здоров и более счастлив, чем я.

Окно быстро захлопнулось.

Ян, оставшись один, не знал, что делать: вернуться или убежать?

— Так! — подумал он, — прощается со мной, спокойно, не удерживает; значит, сила этой несчастной страсти уже уменьшилась. Забудет, а воспоминание сотрет время.

Взглянул в окно, вздохнул и ушел.

На окраине города он провел в совершенном одиночестве неделю, с необъяснимой печалью, раздраженный,