Катастрофа - Валентин Лавров

— Согласен сжечь свою развалюху, лишь бы у соседа полати полыхнули!

— Вот именно!

— Но язык — хорош!

— Язык — потрясающий!

— И природная смекалка — наш русский мужик любому профессору сто очков вперед даст! Безошибочное нравственное чутье.

Помолчали. Присели на большой камень. Солнце косо било между туч, повиснувших на горизонте. Поздняя пчелка с золотым брюшком мягко жужжала возле лица Бунина. Протоптанная тропинка вела к шумевшему вдали морю.

— Летом того же семнадцатого у нас в Глотово объявилось много дезертиров — пришлых, незнакомых в наших местах. Был один даже матрос в рваной замызганной тельняшке и с жесткими, рыжими от постоянного курения усами. Ходил он по деревне гоголем, не скрывал, что сидел в тюрьме за воровство и всегда при нем финка. Однажды вечером мужики ругали большевиков и вообще революционеров. И вот вижу, приближается к спорящим «краса и гордость русской революции». На нем белая шелковая рубаха, расшитая цветами, — где только взял, небось спер.

Подошел, послушал и с презрением цедит сквозь зубы:

— За такие разговоры у нас в пять минут арестовали бы и расстреляли— как контру и провокатора!

Один из мужиков ему спокойно, с легкой насмешкой возражает:

— А ты хоть и матрос, а дурак. Я тебе в отцы гожусь, а ты мне грубости смеешь говорить. Ну какой ты комиссар, когда от тебя девкам проходу нету, среди белого дня норовишь под подол забраться? Погоди, погоди, брат, вот протрешь казенные портки, пропьешь наворованные деньжонки, в пастухи запросишься! Будешь мою свинью арестовывать. Это тебе не над господами измываться. Я на тебя укорот быстро найду!

Матрос после этого отпора отходит прочь. Другой мужик, Сергей Климов, ни к селу ни к городу вдруг прибавляет:

— Да его, энтот самый Петроград, давно надо отдать. Там только одно разнообразие…

Дон-Аминадо заливисто хохочет над «разнообразием» и, отсмеявшись, качает головой:

— Ни один писатель, ни один сатирик такого не сочинит. Гениально!

Солнце село за море, пчелка давно улетела, собеседники тихо возвращаются домой. Вдруг их внимание привлекает большой лист бумаги, болтающийся на ветру недалеко от маленького ресторанчика, из которого несется дикий визг скрипки, извлекающей мелодию еврейского танца.

Дон-Аминадо вчитывается в текст с трудом, темнота стала фиолетовой.

— Возьмем на память, — решает Бунин, легко отрывая лист от столба и протягивая его спутнику. — И потом, почему бы нам не выпить здесь пива?

Зал ярко освещен. За столиками сидят явно уголовные морды в дорогих костюмах с чужого плеча. Гуляют вовсю. Столы заставлены бутылками. Кривой еврей с густыми длинными волосами, небрежно лежащими на плечах, терзает скрипку. Слушатели кидают ему крупные бумажки. Не прерывая игры, скрипач каждый раз благодарно наклоняется:

— А данк! Спасибо!

Дон-Аминадо критически оглядел дымный зал и произнес одну из своих бессмертных фраз, которые скоро прославят его имя в городе Париже:

— Согласен, что человек вышел из обезьяны. Но отчаиваться не надо: явственно вижу, что он уже возвращается обратно!

Метрдотель наметанным взглядом выхватил вошедших из толпы посетителей. Их посадили за удобный угловой столик подальше от эстрады, официант постелил свежую скатерть. Гости не ограничились пивом.

Дон-Аминадо вдруг всколыхнулся, полез в карман:

— Нас ждет прелестное развлечение! Читать перлы большевиков— все равно что сходить на клоунов в цирк.

Он достал бумагу, развернул ее и с непередаваемыми интонациями читал:

ПРИКАЗ

Согласно постановления пленума Совета рабочих депутатов объявляется учет имущества с целью изъятия у имущих классов излишков продовольствия, обуви, платья, белья, денег, драгоценностей и всего прочего, необходимого всему трудовому народу, рабочим и крестьянам в тылу и на фронте. Все это проводится в рамках дня Мирного восстания.

По мере чтения лицо Дон-Аминадо вытягивалось, а веселье в голосе уступало минорным тонам:

— Это что, очередной грабеж?

Бунин усмехнулся:

— Во всем мире правительства обеспокоены тем, чтобы их граждане жили в богатстве и спокойствии, а у нас — наоборот. Ну а что дальше в этом приказе?

— Да он длинный.

— Читайте!

— Тут речь о том, что остатки имущества будут отнимать согласно расписанию — сегодня у одних, завтра у других.

— Рук не хватает!

Изымалыцики названы деликатно «контролерами». В указанное время закрывают все лавки, магазины и прочая. Кто этого не сделает — расстреливается. Кто переносит или перевозит товары во время «контроля» — тоже расстреливаются на месте.

Далее приводится «Инструкция по проведению дня Мирного восстания». Очень интересная! Слушайте, Иван Алексеевич.

Порядок производства осмотра

1. Комиссия производит осмотр квартир в определенной ей территории.

2. Осмотр распространяется на все без исключения квартиры.

Список вещей, подлежащих конфискации и берущихся на учет

а) Обувь. Сапоги отбираются, ботинки оставляются только те, которые находятся на ногах владельцев…

Бунин недоверчиво покачал головой:

— Неужто такая дикость написана? Покажите!

Убедившись, что собеседник сказал правду, с изумлением произнес:

— Прежде это делали воришки — на большой дороге под покровом ночи грабили запоздавших прохожих. Теперь банда уголовников захватила громадное государство, грабит и насилует его многомиллионное население. И это на глазах всего «цивилизованного мира»…

— Которому на нас наплевать! — с наигранной веселостью откликнулся Дон-Аминадо. — Если у большевиков и осталось что-нибудь из человеческих чувств, то они очень ловко сие скрывают. Но давайте наслаждаться перлом революционной гуманности дальше:

б) Белье. Дозволяется иметь не более одной рубахи, одних кальсон, носков — 2 пары, чулков — 2 пары, носовых платков — 3 штуки.

в) Платья. Одежда мужская и женская оставляется та, что надета на контролируемых, но не более чем по одному костюму или платью.

г) Продукты. Все продукты отбираются, за исключением необходимых в течение 3-х дней.

д) Деньги и ценности. Все ценности, золото, серебро, иностранная монета полностью изымаются. Деньги оставляются у владельца не свыше 1000 рублей на каждого контролируемого, причем отсутствующие члены семьи в расчет не берутся.

Дон-Аминадо прервал чтение, посмотрел на Бунина:

— Иван Алексеевич, вы еще не устали?

— Отнюдь нет! С интересом слушаю этот шедевр. В каком воспаленном мозгу родился сей чудовищный документ!

Лакей поставил на стол покрытый тонкой влагой графинчик с водкой, кетовую икру, соленые грибочки, тонко нарезанные ломтики швейцарского сыра и с дразнящим аппетит запахом анчоусы.

— Да, без такого приклада этот список не выдержишь! Словно людоеды сочиняли. Нет, я не устал. Мне даже забавно, насколько все это дико. Ваше здоровье, «товарищ контролируемый»!

Выпили по рюмке водки.

В это время возле эстрады началась потасовка. Несколько здоровых парней вразмашку хлестали друг друга. Опрокинули стол. Визжали барышни. Звенела разбиваемая посуда. Дерущиеся сопели все тяжелее, видать, устали. Кто-то вытирал с лица кровь, кого-то на руках тащили без чувств из зала. Скрипач, словно не слыша ничего, кроме своего несчастного инструмента, продолжал извлекать ядовитые звуки. Необъятных размеров девица лет под сорок с одесским акцентом пела «Бублики».

Было весело.

Дон-Аминадо прокомментировал драку:

В результате обмена мнений выяснилась не истина, а количество пострадавших.

Пострадавшие, кстати, уже сели за стол — драка закончилась миром. Все драчуны продолжали гулять, швырнув кучу ассигнаций «за повреждение мебели».

Дон-Аминадо, разогретый напитком из графина и общим весельем, произнес еще один свежий афоризм:

— Вы, Иван Алексеевич, видите нашу материальную беспомощность? На фоне процветающего народа она выглядит оскорблением всей российской интеллигенции. Да-с, лучше заработать честным трудом много, чем нечестным — мало.

Дон-Аминадо продолжал:

з) Мануфактура.

Какая бы то ни была — отбирается, за исключением раскроенной и находящейся в работе.

и) Пишущие и швейные машины.

Отбираются, если принадлежат владельцу, не работающему на них, и не служат средством к существованию владельца.

к) Автомобили, мотоциклы, дамские и мужские велосипеды, экипажи, сбруя отбираются, если не служат средством к существованию владельца.