Бледный всадник, Черный Валет - Андрей Дашков

Она сдерживалась изо всех сил, но ее услышали. Девушка, лежавшая на соседних нарах, скользнула в темноте, будто бледное видение, и прильнула к ней.

Несмотря на истому, растекавшуюся по телу, Ангелина приняла девушку в объятия, раздвинула языком ее губы и начала целовать. Девушка была юная, но спелая и умелая…

Спустя десять минут Сочная разочарованно оттолкнула подругу и заснула беспокойным сном.

47. РОЙ

Пряхин чуть не взвился до потолка. Желудок сжался и затрепыхался, как рыба на крючке. А кто-то тянул леску… Сердце ушло в пятки; до сих пор мажор-лейтенант думал, что это – фигуральное выражение. Каким-то чудом он не выпалил из пистолета, проявив чудеса выдержки.

Он обернулся. Сердце вернулось на место. Но и содержимое желудка подпрыгнуло вверх.

Перед ним стояла одна из дочерей Лемы – та, которой было около двенадцати. Босая, в ночной рубашке. Подол запачкан – менструация. Черные, смазанные жиром волосы распущены и подернуты сединой. Или инеем. Взгляд бессмысленный. Под мышкой зажата ободранная кукла. У куклы выколоты глаза… Но к черту куклу! Сама девка пострашнее будет… Все лицо покрыто родинками. Ползающими.

Через секунду Пряхин перестал себя обманывать относительно родинок. Дочка Лемы была облеплена муравьями и прочей многоногой гадостью, как свеженький труп. Однако трупы не ходят, не протягивают рук, не играют с куклами и не разговаривают – в этом Пряхин был убежден, несмотря ни на что. («А как насчет напарника Карателя?» – задал вопрос неуловимый мерзавец, избравший местом своего обитания те же мозги.)

– Дядя, а где мама? – спросила девочка писклявым голосом, ковыряя пальцем в ноздре. Из другой ноздри в это время выползали мухи. Или нечто, ПОХОЖЕЕ на мух.

Пряхин нервно захихикал, глядя на них и на руку не такого уж маленького чудовища. Эта рука отличалась от его собственной не только размерами и пропорциями. Отросток возле запястья сильно напоминал грубую заготовку большого пальца. ШЕСТОГО пальца.

– Мама? – переспросил мажор-лейтенант, усиленно соображая («Что бы ни случилось дальше, не оставаться же здесь?!»). – Сейчас я всех вас отведу к мамочке. Мамочка ждет нас наверху. Мамочка соскучилась. И папочка тоже…

С детьми Пряхин обращаться не умел – по понятным причинам. Он отчаянно фальшивил, пытаясь сюсюкать и втереться в доверие. Но вряд ли это имело такое уж важное значение.

Девочка насупилась и, по всей видимости, приготовилась зареветь.

– Не хочу наверх!.. – заблеяла она. – Там жарко… – Мухи ползли из ее ноздрей сплошным потоком, как черные сопли.

Пряхин был крепким мужчиной, но тут его снова передернуло. И одновременно осенило. Он понял, что необходимо сделать. Надо во что бы то ни стало унести с собой вещественное доказательство. Иначе ему никто не поверит, а спустя пару часов он и сам начнет сомневаться в своем психическом здоровье.

На самом же деле шансов уйти отсюда прежним человеком у него не было – он увидел слишком много. И о психическом здоровье он мог не беспокоиться. Так что от его решения уже ничего не зависело. Пряхин об этом не знал и честно попытался добыть вещдок.

Задача казалась ему простой – даже на морозе и при обилии мух. Он двинул ходячий труп рукояткой пистолета между глаз, раздавив при этом парочку дрозофил, услышал звук падающего тела и направился к голому сосунку. Самое смешное, что у того была эрекция. Утренняя. Краник торчал, будто морковка, только из отверстия выползали маленькие рыжие муравьи. Совсем малюсенькие. Пряхину пришлось напрячь зрение, чтобы их разглядеть. Внутри соски тоже что-то шевелилось.

Мажор-лейтенант посчитал, что с муравьями он справится – так же, как и с остальными тремя недоносками.

Вот тут-то все и началось. Едва он схватил на руки заледеневшего сосунка и разогнулся, в глазах у него померкло. Причина была не в тонких сосудиках, находящихся в голове, и не в перепаде давления, а в РОЕ. Рой уплотнился до полной непрозрачности и скрыл от Пряхина светлый четырехугольник открытого люка с приставленной лестницей.

Ну что ж – ему было не привыкать ко всякой мерзости. Направление он помнил. Убежище не настолько большое, чтобы заблудиться. Узкое, как гроб, помещение размерами три шага на двенадцать. При других обстоятельствах Пряхин выскочил бы отсюда за пару секунд. Но сегодня обстоятельства ему не благоприятствовали.

Он закрыл глаза, зажал ладонью нос и рот, затем бросился головой вперед в гудящее черное облако.

Мажор-лейтенант, конечно, понимал, что оказаться внутри роя не очень приятно (в детстве его до полусмерти искусали осы, которых было в тысячу раз меньше), однако действительность превзошла все ожидания. На этот раз живая масса не раздвинулась, чтобы пропустить его, а, наоборот, сомкнулась вокруг, словно кокон. Пряхин угодил в стремительный вихрь, несущий иголки; и в первое же мгновение его кисти превратились в подушечки для них. Он заорал от боли и на долю секунды оторвал ладонь от лица.

Он совершил последнюю ошибку. Крик захлебнулся; Пряхину казалось, что, вдыхая, он пытается проглотить ежика. Ему уже было не до сосунка. Выронив и пушку, и «вещественное доказательство», он снова закрылся руками, размазывая по лицу зловонную слизь с вкраплениями хрустящих крылышек. Это не решило его проблему – дышать-то было нечем. Адская боль терзала глотку; в ней трепыхались мухи. Хотелось разодрать ее ногтями, чтобы образовалось отверстие, сквозь которое можно было бы просунуть пальцы… А ведь были еще полчища клещей и муравьев, которые взбирались по ногам, покрывая укусами каждый квадратный сантиметр тела. Пряхин завертелся на месте, но миниатюрные ползающие кусачки неотвратимо подбирались к его паху…

Тогда он заплясал, давя насекомых сотнями, но потоки не убывали, и очень скоро мажор-лейтенант ощутил, что муравьи уже не только снаружи, но и ВНУТРИ. Боль стала невыносимой, словно кто-то всадил в него три шомпола и медленно вдвигал их глубже и глубже.

Пряхин забился в судорогах. Все его отверстия оказались запечатаны шевелящимися пробками; толстый «шнур» из сцепившихся мушек был продернут сквозь ноздри; в уши ввинчивались зазубренные буравчики и очень скоро добрались до мозга.

Тонкие веки не защитили глаз, и если бы Пряхин еще мог соображать, он наверняка решил бы, что его глазные яблоки лопнули. А так он просто принял это как свершившийся факт и подыхал, раздираемый на части ударами тока – короткое замыкание случилось в пыточном инструменте, в который превратилась его собственная нервная система…

И вдруг ему стало хорошо. Совсем хорошо. Боль исчезла; исчезла и неудовлетворенность собой. Вернулся слух. Пряхин снова мог осязать. Более того: он начал видеть силуэты других теплокровных существ. Трое по-прежнему сидели у стены. Девочка с куклой заняла место справа от лестницы. Шестипалый сосунок пополз к ней вперед ногами…