Дарители - Мария Барышева

Ранение оставило после себя и другие неприятные последствия: его зрение ухудшилось, иногда было трудно говорить, дрожали руки, и то и дело накатывали мучительные головные боли. Он спросил у Свиридова, пройдет ли это, и маленький врач, помявшись, ответил, что, вероятней всего, последствия останутся навсегда, разве что, возможно, станут менее ярко выраженными.

— Не унывайте, в любом случае вам невероятно повезло, — добавил он. — Выжить с такой раной теоретически возможно лишь на несколько процентов от ста. Ваши жизненные функции вполне приемлемы, ну а к этому вам придется привыкнуть, равно как и к тому, что извлечь пулю из вашей головы мы не сможем никогда.

Тогда он молча кивнул, соглашаясь, но пока что еще не мог представить себе, как сможет привыкнуть ко всему этому, особенно к тому, что где-то внутри его головы сидит чужеродный кусок металла, и забудет ли, как этот кусок металла входил к нему в череп. А сейчас, бродя по палате, он, снова подумав об этом, хмуро улыбнулся. Есть ли смысл привыкать к этому, если жить все равно осталось недолго? Прожив несколько месяцев в гуще событий совершенно нереальных, он гораздо лучше, чем раньше, научился оценивать реальность. Живым ему из больницы не выйти. Была только одна надежда — нелепая, глупая — на человека, который не так давно чуть его не убил — но ее было так мало и становилась меньше с каждым днем, потому что этот человек не появлялся уже почти два месяца. В последний раз он зашел в начале марта, рано утром, — усталый, промокший, с расцарапанным лицом, но от него исходил азарт волка, напавшего на след раненого лося. Дав Славе несколько указаний насчет того, как ему себя вести и что следует делать, он сказал, что уезжает из города и скоро все встанет на свои места.

— Нашли?! — спросил Новиков тогда, дернувшись, и слова снова начали превращаться в малоразборчивую кашу, и ему пришлось приложить немало усилий, чтобы внятно произнести: — То есть, ты нашел?!

— Почти, — Схимник усмехнулся. — Меня к ней отведут. Ты ведь не знаешь — твоя подружка наняла себе помощницу. Такой славный хитрый чертенок. Когда ты с ней познакомишься, она тебе понравится, даже несмотря на то, что ты такой принципиально морально устойчивый.

— Это она тебя так отделала? За сколько ж она тебе Наташку продала? Или ты проще — ножичек к горлу?

Схимник тихо засмеялся, дотронувшись до ссадины на лбу.

— Еще проще. Я дал ей сбежать, а она теперь полетит к Чистовой на всех парусах, я знаю это точно. Было чертовски забавно наблюдать, какими кретинами после этого выглядели все наши.

— Зачем тебе Наташка? — он внимательно посмотрел на него, пытаясь понять до того, как получит какой-то ответ. — Хочешь кому-то продать подороже или сам на ней зарабатывать.

Схимник, слегка нахмурившись, потер ладонью чисто выбритую щеку, глядя куда-то мимо Новикова. Потом он произнес одно короткое предложение. Слава закрыл глаза и долго молчал, потом спросил:

— Но почему?

Схимник не ответил, взглянул на часы и начал расстегивать куртку, а Слава смотрел на него, стараясь понять, но не мог — лицо Схимника было непроницаемым, бесстрастным.

— Это для нее очень дорогая цена, — наконец сказал он.

— За жизнь и свободу — не очень.

— Ты многого не знаешь.

— Того, что я знаю, мне достаточно.

— Ты сошел с ума!

— Давно, — Схимник неожиданно подмигнул ему, и его рука вынырнула из-за пазухи, сжимая какой-то узкий блестящий предмет. Он настороженно оглянулся на плотно закрытую дверь. — Мне пора. Какое-то время тут вряд ли будут перемены. Я оставлю своего человека, он будет обо всем мне сообщать, ну и, конечно, Свиридов будет за тобой наблюдать, а уж он свое дело знает, главное ты не засветись и не натвори глупостей. Но на всякий случай… ствола я тебе, конечно, оставить не могу, но вот это может пригодиться, — он передвинул пальцы на предмете, раздался щелчок, и выскочило узкое хищное лезвие. — С этим все же спокойней. У тебя хватит ума не воткнуть его себе в горло или не попытаться героически сбежать?

Новиков усмехнулся, оценив иронию. Схимник наклонился, отвернул край матраса с правой стороны, быстрым движением вспорол его, сложил нож и спрятал его так, чтоб до него можно было легко и быстро дотянуться. Потом встал, застегивая куртку, и Слава, криво улыбнувшись, слегка поднял руку и качнул ладонью. Лицо Схимника неожиданно стало очень серьезным и даже злым.

— Чертова куча парадоксов, а?! — глухо сказал он и вышел из палаты.

С тех пор он и не возвращался больше, но нож остался, и то, что под рукой всегда есть какое-никакое оружие, придавало относительное, пусть и в чем-то фальшивое спокойствие, хотя с другой стороны и больше теперь приходилось тревожиться — ведь если нож найдут… Теперь, всякий раз, когда медсестра перестилала постель, ему с большим трудом удавалось сохранять «бессознательное» состояние, но медсестра то ли по собственной инициативе, то ли по приказу свыше ни разу не тронула и не сдвинула матрас. Охранники же к постели вообще не прикасались, они лишь бегло оглядывали Новикова и палату, то и дело уныло ругаясь — постоянное сидение в больнице им давно опостылело. Он доставал нож всего лишь один раз, долго держал его в руке, привыкая к рукоятке и к тому, как с едва слышным сухим щелчком выскакивает лезвие, смотрел на него, потом спрятал обратно и больше не прикасался.

Сейчас он, привычно выждав положенный отрезок времени, встал и начал старательно ходить по палате, потом принялся делать предписанные Свиридовым упражнения, постоянно поглядывая на дверь, прислушиваясь и не забывая вести отсчет. За окном небо уже пробили серебряные точки звезд, город постепенно тонул в ночной темноте, суетливо зажигая спасительные фонари, и окна в соседних домах оживали, вспыхивали, словно чьи-то открывающиеся глаза; и стихало надрывное воронье карканье, с утра до вечера доносившееся в палату даже сквозь музыку от огромных тополей возле больницы, постоянно облепленных сварливыми птицами. Новиков снова подумал о женщине, которая была в этой темноте где-то очень далеко отсюда, он думал о ней постоянно, хотя и пытался запретить себе это делать — становилось только хуже, и безнадежность и близость к смерти ощущались особенно остро, но кроме воспоминаний у него ничего не осталось. Воспоминания, нож в матрасе, горстка птичьих перышек и сухих листьев, обновлявшаяся через каждое утро зелень в вазе, да немного надежды — на данный момент это были все его сокровища, и он уже хорошо научился ценить их. Сжав зубы, он выполнял упражнения монотонно и упрямо, так же упрямо считая оставшееся у него время и прислушиваясь к тому, что происходит за дверью.