Богач, бедняк... Том 1 - Ирвин Шоу

Томас выключил свет. Упал лицом вниз на кровать. Изо всех сил ударил кулаком по подушке.

На следующее утро он спустился пораньше, чтобы поговорить с Клотильдой до завтрака. Но дядя Гарольд был уже в столовой, сидел, читал газету.

– Доброе утро, – поднял он на мгновение на него глаза. Зубной мост у него был на месте. Он шумно втягивал в себя кофе из чашки.

Вошла Клотильда с апельсиновым соком для Томаса. Она на него даже не смотрела. Смуглое, замкнутое лицо. Дядя Гарольд не глядел в ее сторону.

– Просто ужас, что там происходит в Германии, – возмущался дядя. – Они, эти русские, насилуют немок прямо на берлинских улицах. Сто лет они ждали такого подходящего случая. Люди живут в подвалах. Если бы я не встретил твою тетю Эльзу и мы не приехали сюда, в эту страну, то не знаю, что со мной произошло бы, где бы я находился сейчас. Только один Бог ведает.

Снова вошла Клотильда, принесла яичницу с беконом для Тома. Он внимательно посмотрел ей в лицо: не появится ли на нем какой условный знак. Нет, ничего.

Закончив завтракать, Томас встал из-за стола. Он вернется сюда попозже, когда никого в доме, кроме Клотильды, не будет… Дядя Гарольд оторвался от газеты.

– Скажи Коэну, что я буду в девять тридцать, – сказал он. – Мне нужно сходить в банк. И передай, что я пообещал мистеру Данкану, что его машина будет готова днем, вымытая и протертая.

Томас кивнул, вышел из столовой. Навстречу ему вошли с лестницы две дочери, бледнолицые, пышные девицы.

– Мои ангелочки, – ласково обратился к ним дядя Гарольд. Они поцеловали отца.

– Доброе утро, папочка!

Шанс встретиться с Клотильдой появится у него часам к четырем. В этот день дочери дяди Гарольда обычно посещали зубного врача, чтобы проверить состояние зубов, и тетя Эльза возила их на прием на втором семейном автомобиле. Дядя Гарольд сейчас наверняка торчит в демонстрационном зале. Клотильда будет одна.

– Вернусь через полчаса, – предупредил он Коэна. – Нужно кое с кем встретиться.

Коэну это не понравилось, он бросил на него подозрительный взгляд.

Клотильда поливала лужайку, когда он, вертя педали велосипеда, подъехал к ней. Был яркий, солнечный день, и вокруг шланга то и дело вспыхивали разноцветные маленькие радуги. Небольшая лужайка с большой тенистой липой. На Клотильде белый халат. Тете Эльзе ужасно нравилось наряжать в белые халаты своих слуг, как нянечек в больнице. Живая реклама царящей в доме чистоты. У нее всегда такая чистота, хвасталась тетка, что можно есть прямо с пола!

Клотильда, бросив на Томаса осторожный взгляд, продолжала заниматься своим делом – поливать лужайку.

– Клотильда, пошли в дом, – сказал Томас, – нам нужно поговорить.

– Разве ты не видишь, что я поливаю лужайку? – Повернув рукав, она направила струю на клумбу с красивыми петуниями перед самым домом.

– Да ты хоть посмотри на меня, – сказал он.

– По-моему, сейчас ты должен быть на работе, – отвернулась Клотильда в сторону.

– Он приходил к тебе сегодня ночью? Мой дядюшка?

– Ну и что?

– Почему ты его впустила?

– Это его дом, разве у меня есть право не впускать его? – с мрачным видом ответила девушка.

– Ты что-нибудь ему пообещала? – Голос у Томаса вдруг сорвался, и он пронзительно закричал, но ничего не мог с собой поделать.

– Какая разница? Возвращайся на работу. Нас могут увидеть.

– Ты что-нибудь ему пообещала? – повторил свой вопрос Томми.

– Я сказала ему, что больше не стану с тобой встречаться, – тихо, равнодушно сказала Клотильда.

– Ты не могла это ему сказать. – Томас бросил на нее умоляющий взгляд.

– Нет, сказала, – настаивала она на своем. Клотильда вертела в руках шланг с бьющей струей. На пальце поблескивало обручальное кольцо. – Между нами все кончено.

– Нет, не кончено! Кто тебе это сказал? – Ему хотелось схватить ее в объятия, сильно встряхнуть. – Уходи к чертовой матери из этого дома. Найди себе другую работу. Я тоже уйду, и мы…

– Не неси вздор, – резко оборвала она его. – Он рассказал тебе о совершенном мной преступлении. – В голосе ее прозвучала издевка. – Он добьется моей депортации из страны. Мы ведь с тобой не Ромео с Джульеттой. Ты – простой мальчишка, я – повариха! Возвращайся на работу, кому я говорю?

– Неужели ты не могла ему возразить? – Томас пришел в полное отчаяние. Как бы сейчас не сорваться, не расплакаться перед ней, Клотильдой, вот здесь, прямо на лужайке перед домом.

– Нечего с ним разговаривать. Он ведь настоящий дикарь, – объяснила ему Клотильда. – Он ревнует. Ну а когда в человеке дает о себе знать ревность, то с таким же успехом можно говорить со стеной, с деревом. Результат один и тот же.

– Ревнует? – ничего не понял Томас. – Что ты имеешь в виду?

– Он два года пытается влезть в мою кровать, – спокойно сказала Клотильда. – Ночью, когда его жена крепко спит, он спускается ко мне и начинает царапаться в дверь, как котенок.

– Ах он жирный негодяй! – возмутился Том. – В следующий раз я его буду поджидать у твоей двери.

– Ничего ты не сделаешь. В следующий раз он опять придет, вот увидишь. И ты прекрасно об этом знаешь.

– И ты его впустишь?

– Я только служанка, – ответила она. – И моя жизнь – это жизнь служанки. Я не хочу терять свою работу, не хочу возвращаться в Канаду. Забудь об этом. Alles kaput*1. Как нам было хорошо эти две недели. Ты очень хороший парнишка. И мне жаль, что у тебя из-за меня такие серьезные неприятности.

– Ладно, ладно, – закричал он. – Я и пальцем больше не коснусь ни до одной женщины, если только ты…– Он вдруг стал задыхаться, слова не вылетали у него из глотки. Подбежав к своему велосипеду, он вспрыгнул на седло, помчался назад. Клотильда осталась на лужайке. Она теперь поливала розы. Он ехал не оглядываясь. Он не видел слез отчаяния на ее смуглом лице.

Святой Себастьян, пронзенный множеством стрел, ехал к гаражу. Палки лучников он испробует позже.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Выйдя из станции метро на Восьмой улице, Гретхен купила полдюжины бутылок пива и забрала из химчистки костюм Вилли. Смеркалось, опускались ранние ноябрьские сумерки, холодный воздух пощипывал лицо. Прохожие, в пальто, шли быстро, нигде не задерживаясь. Впереди, ссутулясь, шла девушка в брюках и теплой полушинели, на голове шерстяной шарф. У нее был такой заспанный вид, словно она только что вылезла из постели, хотя было уже пять часов дня. Но здесь, в Гринвич-Вилледже, люди могли вставать в любое время суток: и днем и ночью. В этом и заключается одна из прелестей этого городка, как и то, что почти все население – сплошь молодые люди. Иногда, когда Гретхен смешивалась на улице с толпой, то с удовлетворением думала: «И я тоже теперь чувствую себя как на родине».

Девушка в теплой полушинели вошла в гриль-бар «Коркоран». Гретхен хорошо знала этот бар. Ее тоже знали во многих барах в этом квартале. Теперь она проводила в них большую часть жизни. Она торопливо шла по направлению к Одиннадцатой улице. Тяжелые бутылки с пивом постукивали в пакете из плотной коричневой оберточной бумаги, а костюм Вилли, аккуратно отглаженный, она несла на руке. Может, Вилли окажется сейчас дома. Хочется надеяться. Никто никогда не мог точно сказать, когда он будет дома. Гретхен возвращалась с репетиции, и ей еще предстояло успеть к своему восьмичасовому выходу на сцену. Николс с режиссером заставили ее читать пьесу и сказали, что у нее неплохо все получается, что у нее – несомненный талант. Пьеса шла с умеренным успехом. Наверняка продержится до июля, это точно. Она трижды за один вечер выходила на сцену в одном купальнике. Зрители каждый раз после ее выхода смеялись, но это был какой-то нервный смех. Автор пришел в ярость, когда услыхал первые взрывы хохота, и на прогоне даже хотел вообще выбросить ее роль, но Николс с режиссером все же сумели переубедить его, сказать, что чем больше смеха, тем лучше для успеха пьесы. Гретхен приносили за кулисы адресованные ей письма и телеграммы, в которых поклонники выражали желание поужинать вместе с ней, и пару раз ей даже прислали розы. Она никому не отвечала. Вилли всегда после шоу сидел у нее в гримуборной. Ему нравилось наблюдать, как она смывает грим и краску, как переодевается в свою обычную одежду. Иногда ему приходила охота немного подтрунить над ней, и он обычно говорил:

– О боже, для чего я только женился? Цитирую!

По его словам, дело его с разводом затягивалось.

Гретхен вошла в коридор, подошла к почтовому ящику: нет ли какой почты для них двоих – Эбботта и Джордах. Она своей рукой надписала их фамилии на ящике.

Открыв дверь внизу своим ключом, взбежала по трем пролетам лестницы. Когда она входила домой, то всегда почему-то торопилась. Она открыла дверь квартиры, чуть запыхавшись после стремительного подъема по лестнице. Дверь открывалась сразу в гостиную.