Заложницы вождя - Анатолий Баюканский

— Да как ты смеешь так разговаривать с охранниками, татарва несчастная? Я тебя в тар-тарары упеку! — Платоныч отступил на шаг, скомандовал своим спутникам. — Эй, ребята! Дайте-ка этим говнюкам жару! Я отвечаю.

Однако рыжий и его сотоварищи-охранники даже не пошевелились.

— Сидоренко!

— Ну, я! — рыжий с опаской подошел вплотную к старшему вохровцу. — Слушаю тебя.

— Уши что ли ватой заложило! Приказываю: арестовать всех бандюг! Кто окажет сопротивление, стреляю! Ну, считаю до трех. Раз!

— Слышь-ка, Платоныч, — рыжий наклонился к уху старшего вохровца, — невжель ни бачишь, хтось пред нами? То ж сиблаговцы! Они, считай, почище урков будуть. Плюнь ты на их бисовы души. Седого все едино ж изловимо, не то шушера и дежурку спалить, да и нас…

Платоныч грозно сверкнул глазами, хотел приструнить трусливого сотоварища, однако не успел. Ремесленники, окружив «седого», медленно, как ни в чем не бывало, двинулись к главной аллее, по которой уже плыла на смену людская густая река. Платоныч, конечно же, знал, с кем имеет дело, и в душе порадовался, что все так удачно получилось — сам не струсил и ушли они, благодаря случаю. Эти ленинградские ремесленники, и правда, почище сибирских уркаганов, выработали тактику поведения. Истощенные блокадой, не в силах оказывать сопротивление местным парням поодиночке, они по-волчьи объединялись в стаи и гуртом яростно защищались и нападали, дрались обычно с нечеловеческим отчаянием, никому не прощали обид. Однако, заметив, что один из ремесленников, тот самый, узкоглазый, приотстал, Платоныч машинально рванулся к нему, но парень смело остановил его окриком:

— Ты, я вижу, больно смелый, да? С ума спятил, шайтан! Детишек хочешь сиротами оставить, да? Или жизнь надоела, куда бежишь? Хошь, бесплатный совет дам: запишись добровольцем на фронт, там тебя живо закопают. Стой, не рыпайся!..

ТАКАЯ «ЛЕГКАЯ» СМЕРТЬ

Сибиряки не помнили прежде такой теплой весны, какая выдалась в апреле 1943 года. Почти весь месяц воздух, будто заколдованный, стоял недвижно. Заводские дымы не поднимались вверх, а стелились над самой землей, принося рабочим цехов комбината невыносимые страдания. В доменном горновые и газовщики осколками чугунных чушек разбили окна, чтобы у огня дышалось легче, однако сквозняков не получилось, воздух в рабочих помещениях едва струился. Зато у печей, у огненных леток жар обжигал глаза, небо, щеки, у ребят выгорали веки и ресницы, пот разъедал лица.

По приказу Вальки Курочкина было выделено два человека, которые таскали от колонки воду ведрами и окатывали с ног до головы горновых.

Борис сам не понимал, какие физические или нравственные силы продолжали удерживать его на ногах. Во время смены все плыло перед глазами, огонь казался не ослепительно белым, а оранжевым, иногда даже синим. Он, наверное, грохнулся бы без сознания, но Генка Шуров вовремя приметил его состояние, подменил у печи, а Борису посоветовал выйти на свежий воздух. Борис, шатаясь, вышел на литейный двор, над постройками которого стелилось синее марево, приостановился, заслышав возбужденные голоса. Подошел к коксовому завалу. Здесь двое незнакомых вохровцев обнаружили и изо всех сил пытались выкопать из угольной горы старого узбека. Тот хоть и был чуть жив, но все же пытался сопротивляться, из последних сил отпихивал дюжих охранников, по-бабьи тянул одно и то же:

— Улярге! Улярге! Курсак пропал! Яман — работа!

Что означает слово «улярге», Борис не знал, зато сразу вспомнил: «курсак» вроде бы означает по-ихнему «живот», «яман» — «нет». Вот все понятно и без перевода: голодный человек работать не может, просит оставить его в покое. Однако, когда узбека выволокли на свет божий, Борис невольно отпрянул — старик сгнил заживо, даже охранники, видавшие виды, зажали носы и попятились. Некогда богатый ватный халат узбека истлел, на желтом узком лице, лишенном растительности, явственно проступали знакомые Борису одутловатость и синюшность, желтоватый оттенок на крыльях носа, нагляделся в блокаде на умирающих от голодухи. Заставил себя не глядеть на узбека, пошел прочь, чувствуя стеснение в груди. «Жил себе человек на своей пустынной земле, выращивал хлопок или виноград, трудился в охотку, принося людям пользу, нет, взяли узбека за шиворот, втиснули в теплушку и приволокли сюда на смерть. Кому от этого польза?» — подумал Борис. Жаль было человека, но чем он мог помочь? Сам быстро «доходил». Зимой еще как-то держался, ребята поддерживали, а по весне резко усилилось головокружение, через каждую сотню метров невольно останавливался, пытаясь побороть сильную одышку. Видимо, молодому организму не хватало витаминов да и просто еды. Талоны на «гвардейские обеды» ребятам стали выдавать от случая к случаю.

Сегодня, как назло, с утра сосало в желудке. Утренний мучнистый супчик — «болтушка» не только не насытил, казалось, обострил чувство голода. Борис решил подняться в пирометрическую, разжиться сухариком у Вальки Курочкина. Возле горна остановился. Летку снова забрасывало шлаком, клубы дыма рвались под купол. Ахмет-горновой то и дело открывал рот, как рыба, выброшенная на берег, с размаху ударял стальной пикой в загустевшее отверстие летки. После пятого или шестого удара летку, наконец, прорвало, чугун, словно нехотя, потек узкой струей, но с каждым мгновением отверстие расширялось. И вот уже в ковш хлынула тугая струя ослепительно-желтого металла, в воздух взвились мириады «белых мух». Ахмет устало стянул с головы прожженную шапку, размазал пот по скуластому лицу и, заметив Бориса, приветливо помахал ему рукавицей. Однако ни сухарика, ни завалящей горбушки хлебца ни у Ахмета, ни у Вальки не оказалось. Опечаленный, побрел Борис по узкому пролету аварийного стального трапа, железные ступени вели его вверх, на колошник домны, на головокружительную высоту. Чем выше поднимался, тем труднее становилось дышать. Он и не представлял, что даже здоровяки-газоспасатели не выдерживали здесь больше получаса. Шел, мучительно тая одну страшную думу — закрыть глаза и… С такой высоты испугаться не успеешь.

На переходной площадке постоял немного, голова кружилась. Подержался за перильца. С высоты открывалась впечатляющая панорама. Внизу, будто игрушечные, плыли магнитные краны, сновали по пролетам автопогрузчики. Необычайно красиво выглядели сверху ковши с жидким кипящим чугуном, стоящие на платформах чугуновозов. Каждый ковш был как бы самостоятельным маленьким солнцем. На поверхности металла перекатывались ребрышки шлака, будто пена на молоке.

Вспомнился некстати Борису умирающий узбек, но почему-то ни горечи, ни сожаления в душе уже не осталось. Если хорошенько подумать, то какая это невидаль. Денно и нощно на комбинате и в бараках мрут люди от голода, от болезней, да и просто гибнут под прессами, у печей, от выхлопов металла. А кто ныне считает ссыльных, зеков, мобилизованных и расконвоированных, не говоря уж об эвакуированных, которые ежедневно «отдают концы» на оборонном комбинате? Особенно много людей гибнет по весне. Замедленные их движения не совпадают с ускоряющимся постоянно ритмом отработанной технологии. Достается «бабаям». Наивные люди, воспитанные на заповедях Корана, они поначалу просто не могли поверить в воровство, потом опомнились, принялись зашивать деньги в ватные халаты. Просыпаясь поутру, долго молились Аллаху, прося всемогущего объяснить, куда подевались их сбережения.

Видел Борис и такие грустные картины, когда один из узбеков умирал, земляки бросали работу, какой бы срочной она ни была, собирались у остывающего тела и долго молились, не обращая внимания на пинки и ругань вохровцев.

Вдруг что-то сильно подтолкнуло Бориса, отвлекло от печальных вселенских мыслей. Он перегнулся через перила и не поверил собственным глазам: по узкому проходу, в сторону аварийной лестницы бежала девушка, удивительно похожая на Эльзу. На бегу она странно размахивала руками, на изгибе железной галереи скинула фуфайку, осталась в знакомом ему сером, заношенном платьице.

«Эльза!» — враз пересохшими губами прошептал Борис. — Наверное, она ищет меня? Ей, плохо! Конечно, она от кого-то убегает, — заметались мысли Бориса. Сверху фигурка девушки казалась девчоночьей, крошечной. Мгновенно позабыв о своей страшной задумке, о головокружении, плохо соображая, Борис стал стремительно, насколько хватало сил, скатываться по ступенькам, до блеска отполированными тяжелыми ботинками газоспасателей, спотыкался, падал, ударялся коленями о железные ступени, не чувствуя боли. Он задыхался от слез и бессилия. На крохотном железном «пятачке» приостановился, чтобы перевести дух, глянул вниз еще раз и понял, почему бежала Эльза — ее, оказывается, преследовали два человека в форме ВОХРа, третьим был военный. Борис сразу признал в нем низкорослого, который обычно сопровождал колонну немецких ссыльных. И фамилию его вспомнил: «Кушак».