Мстислав Великий. Последний князь Единой Руси - Седугин Василий Иванович

Затем появились новые законы о закупах, рядовичах, смердах и холопах, которые, пусть в небольших размерах, облегчали тяжкую долю сельских зависимых людей.

Став хозяином земли Русской, Владимир Мономах пересадил сыновей своих по стольным городам. Второго сына Святослава из Смоленска перевел в Переяславль, потому что он чаще всех ходил с ним в походы против половцев и хорошо изучил повадки степняков. В Смоленск же отправил Вячеслава, в Ростов – Юрия‚ а Ярополка, Романа и Андрея держал при себе. Что касается Мстислава, то на некоторое время оставил его в Новгороде, собираясь забрать в Киев, поближе к себе. Пора было думать о преемнике, чтобы все большую часть государственных дел переложить на плечи старшего сына, оставляя за собой право мудрого советчика.

ХХVII

Любимицей Мстислава была дочь Пригожа, красивая и жизнерадостная, но, не в пример Кристине, со смелым и независимым характером. Она любила игры с мальчишками, часто надевала шлем, брала в руки щит и деревянный меч и сражалась на равных. Не раз всерьез просилась:

– Папа, возьми меня в поход. Мне так хочется побыть в рядах наших воинов!

Мстислав отшучивался, не принимая ее просьбы всерьез. Но она была его любимицей, поэтому он старался пойти навстречу ее капризам, и однажды, когда ей исполнилось семнадцать лет, взял с собой в Киев, чтобы показать великолепие столицы Руси. Они вместе восхищались собором Святой Софии и Десятинной церковью, с богатыми ризницами, иконами с золотыми и серебряными окладами, крестами, церковными сосудами, книгами. Но наибольшее впечатление произвели на нее каменные постройки. В Новгороде, за исключением Софийского собора, все было построено из дерева. А здесь они жили в роскошном дворце, сложенном из кирпича; каменными были и некоторые боярские и купеческие терема и даже крепостные стены. Поразили своим великолепием Золотые ворота с надвратной церковью Благовещения.

– Папочка, у меня нет слов, чтобы передать мое восхищение красотой Киева! – часто говорила Пригожа, держась за руку отца, и глаза ее восторженно блестели. С удивлением замечал Мстислав, что дочь его за эти дни будто выросла и повзрослела; это была уже не девочка, к которой он привык, а девушка с плавными движениями и загадочным взглядом лучистых темно-синих глаз. Вот что значит иногда перемена мест, новые люди и новые впечатления!

Однако ошибался Мстислав и не увидел главной причины перемен в дочери. А она крылась совсем в другом. Вышла на второй день пребывания в Киеве Пригожа с отцом в Софийский собор отстоять заутреню. Она была потрясена великолепием внутреннего убранства собора, ее душа трепетала от звуков сильного, слаженного хора, особенно отзывались в сердце мощные басы, ей хотелось взлететь вверх, под купол и парить там, растворяясь в светлом, пронизанном лучами солнца воздухе...

И вдруг она заметила, что кто-то сбоку смотрит на нее. Она оглянулась. За ней исподтишка, украдкой наблюдал красивый светловолосый парень в белой шелковой рубахе и корзно – княжеском плаще. В сердце что-то толкнуло, оно вдруг забилось часто и неровно. Пригожа отвернулась, но внутри так и подмывало взглянуть на него еще раз, и она не выдержала. Их взгляды встретились, они какое-то время смотрели друг на друга не отрываясь. И вдруг перед ней все растаяло и уплыло куда-то вдаль, остались только его глаза – огромные, темно-синие, влюбленные, загородившие весь мир...

Когда возвращались из собора, парень в княжеской одежде шел следом и проводил ее до княжеского дворца. Входя следом за отцом в дверь, она оглянулась, и вновь их взгляды встретились, и вновь мир перед ней заколыхался, а пол заходил ходуном...

Поднявшись в свою светлицу, Пригожа тотчас кинулась к окну. Он стоял возле дерева и смотрел на окна дворца. Он ее не видел, но она хорошо разглядела его. Он был очень красив, высок, строен, с длинными белокурыми волосами и правильными чертами лица. Юноша ее девичьих грез, за ним она была готова пойти хоть на край света.

За обедом воевода Путята, приглашенный отцом в гости, сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Шел сейчас к вам и заметил возле терема парня. Сдается мне, что это сын Олега Святославича, Всеволод, стоит.

Олега Святославича считали в роду Мономаховичей злейшим врагом, поэтому Мстислав ответил не задумываясь:

– Святославичам путь к нашей обители заказан раз и навсегда. Сколько бед и несчастий принес Олег Святославич нашему роду. Изгнал отца из Чернигова. Убил моего брата. Неоднократно наводил половцев на русские земли. Обо всех его пакостях невозможно сказать. Так что ты ошибся, воевода. Не мог его сын оказаться возле терема. Это кто-то другой, наверно, кто-нибудь из киевлян забрел в наши пределы...

Никто не обратил внимания, какими пунцовыми стали щеки Пригожи. То, что она услышала, едва не лишило ее рассудка. Полюбившийся ей княжич – из ненавидимого Мономаховичами рода Святославичей! Она всю жизнь слышала о них, представляла почти людоедами и никак не могла ожидать, что среди них окажется такой красавец. Она едва досидела до конца ужина, ушла к себе в светлицу и упала в кровать, подушкой заглушая свои рыдания.

Но на другой день она нет-нет да и выглядывала в окно. Наконец он появился. Она прислонилась к стене, чувствуя, как полыхают щеки. Успокоившись, переоделась и незаметно вышла. Он шагнул ей навстречу, и они пошли рядом, изредка взглядывая друг на друга.

– Тебе разрешили гулять? – наконец спросил он; голос у него был глубокий, грудной, покровительственный и ей пришелся по душе.

– Я сама ушла.

– Ругаться будут.

– Не будут. Я уже взрослая. А ты в Киеве живешь?

– Нет, я черниговский. Приехали с дядей Ярославом на рынок и еще по кое-каким делам.

– Надолго?

– Дядя скоро уезжает, но я могу остаться. А ты?

– Мы на днях возвращаемся в Новгород.

– А потом когда приедешь?

Она пожала плечами.

– Может, никогда? – спросил он.

– Может, никогда, – эхом ответила она и взглянула ему в лицо; он увидел, что в глазах ее стояли слезы, и стал успокаивать:

– Ничего. Я сам как-нибудь загляну в Новгород.

– Правда? – с надеждой спросила она.

– А что? Соберусь и приеду. Семь верст не крюк!

Она успокоилась. Они шли молча, внимательно рассматривая валежник и жерди, уложенные на пешеходной дорожке. Улица кончалась, впереди виднелся лес, Пригоже не хотелось идти дальше, она сказала:

– Свернем к Десятинной церкви, – и пошла через дорогу. Она думала, что Всеволод последует за ней, но, обернувшись, с удивлением увидела, что он стоит на прежнем месте.

– Чего же ты? – спросила она. – Иди сюда.

– Нет, ты иди, – набычившись, ответил он.

– Я не хочу в лес.

– А я не желаю гулять по улицам, – ответил он.

Так стояли они некоторое время. Пригожа не могла вернуться, потому что считала это унижением своего девичьего достоинства: он ухаживает за ней, пусть уступит. А Всеволод, видно, рассуждал по-другому: женщина должна подчиняться мужчине. Наконец Пригожа повернулась и медленно побрела по улице, надеясь, что он догонит ее. Но он не догнал, и она одна вернулась во дворец.

Всеволод пришел на другое утро. Она спустилась к нему, подошла насупленная, но он сказал как ни в чем не бывало:

– Отправимся сегодня на рынок? Мне дядя поручил купить кое-что из оружия.

Ничего не ответив, Пригожа зашагала к Подолу. Они стали обходить торговые ряды, которым, казалось, конца-края не будет. Всеволод не удержался, преподнес Пригоже искусно изготовленное ожерелье. Это был настоящий княжеский подарок, даже окружающие люди зацокали языками от восторга. Дальше Пригожа, кроме подарка и Всеволода, ничего не видела. Она то гладила ладонью холодноватые драгоценные камни, в изобилии усыпавшие украшение, то кидала сияющие взгляды на княжича. А он шел рядом, невозмутимый и уверенный в себе.

Ей хотелось еще походить по торговым рядам, просто так, чтобы люди полюбовались и позавидовали подарку, потому что больше народу, чем на рынке, было не встретить, но Всеволод купил саблю арабской работы и собрался домой. Но вдруг остановился и пригласил ее в харчевню. Простой люд на рынке питался пищей, приготовленной тут же на костре. Но знатные и богатые люди предпочитали перекусывать в приспособленных для еды домах; там были столы, скамейки, посетителей обслуживали бойкие парни в чистых нарядных рубахах, перетянутых поясами.