По дороге к концу - Герард Реве

Н. кивнул, лицо его было напряжено непривычно глубокими мыслями, ведь ему приходилось думать о разных вещах одновременно.

— Повтори, пожалуйста, все это еще раз, — попросил он. — То есть, я должен начать говорить о том мальчике, который к нему пришел и которого он должен бить?

— Можно, конечно, и так, но необязательно, — ответил я, начиная потихоньку уставать. — Можно и по-другому.

Я искал слов для краткого обзора основ таинства:

— Он красивый и крутой, ты обожествляешь его, и ты его раб, — начал я заново. — Потому ты приводишь в полное его распоряжение другого мальчика, который должен ему подчиниться. Но ты этого не знаешь. Я имею в виду, ты не знаешь, хочет ли он быть рабом этого мальчика, которого ты приведешь, особенно, если тот очень большой и сильный блондин, или он хочет быть подчиненным и избитым и лежать у его ног, в таком случае, ты не должен этому желанию сопротивляться. Я не знаю, что сработает в твоем случае, как бы поточнее сказать: направление рабства еще скрыто, этот цветок мучений еще должен распуститься, только потом таинство обнаружит себя. Ё-мое, — я вздохнул. — Ну да, начни с того, что ты его обожаешь и проси у него разрешения пойти поискать для него мальчика, пригласить его, заманить, потому что ты влеком только одним желанием, а именно: чтобы он мог подчинить, допросить, наказать и овладеть как можно большим количеством мальчиков. Просто потому, что ты его любишь, вот и все.

Н. решил, что он знает теперь достаточно, но я в этом сомневался, понял ли он все; да, я даже потерял надежду на то, что какое-нибудь человеческое дитя поймет хоть что-нибудь из моих ревистских Сказок Дядюшки Осла.

Мы оделись и обменялись — по моей просьбе — точными именами и адресами. Я расспрашивал его до тех пор, пока не добился названия его фирмы.

— У тебя есть машина? — спросил я.

Личной машины у него не было, но довольно часто у него была машина в распоряжении.

— И в течение недели?

Да, и в рабочие дни. Иногда, если их бесконечные трепыханья вовсе утомляли, они катались на машине, заезжали в ближайший лес или на дюны, чтобы попить чайку.

— Знаешь, что? Приезжай как-нибудь ко мне в гости вместе с ним, — предложил я.

Если уж «Франсу» нравились бесплодные попытки внимания со стороны Н., то мне тем более не составит труда заполучить его в постель. И Н. придется с этим смириться, потому что иначе я пригрожу ему, что позвоню в его фирму и сообщу им все подробности о «сексуальной ориентации» одного из их работников, более того, то же самое mutatis mutandis должно сработать и с Секспилотом, потому что при малейших признаках сопротивления я могу поставить в известность уполномоченные власти воздухоплавания, после чего он будет призван к ответу по всей строгости закона. Будет еще восхитительней, если Секспилот, познакомившись с Вими, отвергнет мое внимание и с отчаяния отдастся ему: жизнь — штука трудная, но интересная.

Н. нужно было уходить, очень кстати, потому что вскоре должен был вернуться с работы Вими, который скор на расправу и вполне может устроить сцену ревности, хотя все, чем я занимался — это предоставление сексуальной помощи пострадавшему.

Я настоятельно попросил Н. заглянуть к нам на огонек или, по крайней мере, позвонить, обнял его на прощание с истинно братской нежностью и, услышав, что он спустился вниз по лестнице, сел на кровать и погрузился в размышления.

Невыполнимым мой план, конечно, не был, но при ближайшем рассмотрении я понял, что нужно еще устроить пару вещей, прежде чем конечная цель — Пилот Мечты у ног Вими — будет достигнута. Для начала Н., находящийся в Гааге, в своей комнате с лампой с морским пейзажем и так далее, должен будет возжелать дальнейшего общения; во-вторых, Воздушный Мальчик должен будет захотеть приехать; в третьих, они оба должны будут без неприятных инцидентов представиться Вими; в-четвертых. Пилот должен будет произвести впечатление на Вими, а в-пятых, Пилот должен будет свихнуться от Вими. Одна маленькая промашка и все останется пустыми мечтаниями, ничего не выйдет.

Когда я услышал шаги на лестнице, было уже поздно, в следующий момент Вими вошел в квартиру: я ошибся во времени, потому что мои наручные часы остановились. Постель была уже застелена, не очень-то аккуратно, но два использованных бокала все еще стояли на столике. Кто здесь был? Один молодой человек. Я с ним спал? Ну да, можно это и так назвать. Я хотел объяснить Вими, что все мои прощупывания и ложные шаги были совершенно в ревистском духе и не имели целью ничего иного, кроме полного подчинения всех Принцев Морей, гостиничных пажей и сказочных пилотов — кстати, вплоть до Короля всех Океанов — теленку Вими в каком угодно виде: у его ног или же в постели, но я не знал, с чего начать, и, пока я пытался развернуть свою мысль, Вими прорычал какое-то крепкое ругательство и с бешеным, перекошенным лицом швырнул пепельницу в молочно-белый абажур электрической керосиновой лампы, стоимостью 18,25 гульденов.

Все это вылилось в ссору длительностью в два часа, на протяжении которых я вел себя исключительно смиренно, частично получая от этого удовольствие, частично стараясь сохранить другие дорогие вещи в целости, потому что денег у нас хронически не хватало. После символического примирения мы немного выпили, потом даже не немного, я был полон бессловесного обожания и возбуждения, а Вими опять развеселился, стал раздражительным и безразличным, как раньше. Я хотел рассказать ему о пилоте, который наверняка положит когда-нибудь свою темную курчавую головку Вими на коленки, но потом передумал, пока не время.

Прошли почти три недели, а Н. так и не звонил. О своем плане, который я вскоре стал расценивать как глупую выдумку, я думал все меньше. В конце концов, все это почти выветрилось из моей головы, и тут однажды ближе к обеду Н. позвонил из Гааги. Он должен был приехать в этот день в Амстердам и собирался зайти, чтобы рассказать мне кое о чем, что совсем не хотел обсуждать по телефону.

Что же это могло быть? Сколько я ни думал, я не мог представить себе ничего, что могло быть достаточно важным, кроме того, что его могли уволить с фирмы и он хотел занять денег, из которых я, естественно, потом ни цента не увижу.

И все же после обеда, когда часа в два дня он поднялся ко мне наверх, он произвел на меня впечатление живчика, с трудом сдерживающего свои чувства. Как мне показалось, одет он был почти так же, как в прошлый раз, но с большей развязностью.

Он сразу же перешел к делу:

— Помнишь, я должен был рассказать ему историю, да?

— А? Ну да.

Я, между прочим, сказал ему, что он все должен видеть перед собой внутренним взором, даже одежду, возраст и занятия мальчика, что он должен будет описывать все это, так? Да, так. Ну, в общем, такие вещи рассказывать у него не очень хорошо получается, но в тот момент, когда он, лежа рядом с обнаженным Небесным Принцем, уже отчаялся, что ракета того когда-нибудь вспыхнет и выстрелит в вечность, он вдруг вспомнил эпизод из своей юности и именно об этом он совершенно случайно рассказал: как-то раз, в бытность свою бойскаутом — да еще в отряде морских разведчиков — играя в лесу рядом с озером, он связал одного красавчика-товарища, потом раздел его и часами щекотал и бил, то есть не он сам, а несколько его друзей, потому что он мучался глупым вопросом, нравится ему это или нет, он хотел даже помешать им пытать дальше громко ревущего мальчика, но в то же самое время, пока он, тяжело дыша, наблюдал за извивающимся и тщетно вырывающимся мальчишеским телом, он надеялся, что происходящему никогда не настанет конец. Вот что он и рассказал, честно, так, как все было, он даже упомянул такую примечательную деталь, что пришла ему в голову уже во время повествования: на мальчике, пока его пытали, была кепочка морского разведчика.

И вдруг, когда в его повествовании зашла речь о ремне, который приносил более ощутимые результаты, чем употребляемая до этого ветка дерева, так что жертве, почти обезумевшей от боли, почти удалось освободиться, свершилось чудо: Франс прижался к Н. всем телом, будто хотел сказать, что никогда его не покинет, будто он одним махом обрел и Бога, и убежавшего в море братика, он с криком выстрелил своей горячей «Святой Жидкостью» аж до собственного лба и волос, а потом, еще с час неподвижно лежал, все еще прижавшись всем телом к Н.

— Вот видишь, — сказал я, — кто умеет играть на рояле, того бабы любят.

— Чего?

— Не обращай внимания, — ответил я.

Значит, все теперь снова было в порядке. Прочь недовольство, досада и напряжение. Более того: они уже думали пожениться и искали жилье побольше, чтобы, значит, жить вместе. Не мог бы я позвонить, если мне вдруг попадется что-нибудь подходящее в Амстердаме, потому что они могут переехать и поселиться здесь.