Перед бурей - Иван Майский

строении и вдруг ни с того, ни с сего воскликнул:

— Непременно нужно выпустить прокламацию!

Я не знал, что значит прокламация, но считал нелов

ким обнаруживать свое невежество. Поэтому я сделал

умный вид и ответил:

— Что ж, давай выпустим!

Гоголев знал еще меньше меня, но, конечно, поспешил

присоединиться к большинству.

Олигер пришел в чрезвычайный восторг и предложил

не откладывать дела в долгий ящик. Он зазвал нас с Го

голевым к себе домой, и все мы трое спешно приступили

к «выпуску прокламации», или, точнее, Олигер командо

вал, а мы с Гоголевым исполняли его приказания. С не

обычайной быстротой сам Олигер набросал текст «прокла

мации». Я сейчас не могу восстановить ее точного содер-

161

жания, но помню, что выдержана она была в довольно

высокопарных выражениях, грозила «страшной расправой»

всем «кровавым собакам, пьющим народную кровь» и при

зывала граждан г. Омска «проснуться и взять в руки ду

бину покрепче». Мы с Гоголевым не знали, что сказать

по поводу произведения Олигера, но, в конце концов, ре

шили, что возражать нечего: очевидно, все «прокламации»

так пишутся. Олигер должен это лучше знать. Автор же

«прокламации», составив текст, долго мусолил карандаш

во рту и все придумывал, как бы подписать свое произве

дение. Не найдя, видимо, ничего более подходящего, он

вдруг выхватил карандаш изо рта и размашистым почер

ком поставил под текстом «прокламации» коротенькое

слово: «Мы».

Теперь надо было «прокламацию» размножить. Олигер

сбегал в военную аптеку, которой управлял его отец, и

тайком притащил оттуда небольшой гектограф с чернилами.

«Прокламация» была быстро переписана печатными бук

вами (чтобы не узнали почерка) при помощи гектографи

ческих чернил и затем отпечатана в количестве полусотни

экземпляров. Я в первый раз в жизни имел дело с гек

тографом, и работа на нем мне очень понравилась. В даль-

нейшей жизни эта гимназическая учеба мне весьма приго

дилась. Затем был сварен мучной клейстер, и мы стали

обсуждать, как лучше организовать расклейку нашего

произведения. Решено было так: каждый берет с собой

стакан клейстеру с кисточкой и пачку «прокламаций», и

все мы отправляемся в различные части города для рас

клейки. По окончании своей миссии вся тройка вновь

собирается у Олигера для обмена сообщениями о резуль

татах.

Признаюсь, у меня сильно билось сердце, когда я, рас

прощавшись на углу улицы с Олигером и Гоголевым, от

правился в свое первое нелегальное приключение. Было

уже поздно — около часу ночи. Омск спал глубоким сном.

Фонарей в городе в то время не было, и на улицах царила

кромешная тьма. Только в высоте сверкали звезды. Снег

крепко хрустел под моими ногами, а под шубой о колено

бился подвязанный к поясу стакан с клейстером. Я быстро

побежал по своему участку, выбирая дома и наклеивая на

них прокламации. От времени до времени я останавливал

ся и прислушивался: не идет ли кто? Но везде царила

мертвая тишина. Только на базаре я услышал издали рав-

162

номерный стук колотушника1

и поспешно притаился за

одной из лавок. Последний листок я наклеил на парадные

двери жандармского управления, и, чрезвычайно доволь

ный удачным выполнением своей миссии, я быстрым ша

гом направился к дому Олигера, по дороге глотая свежий

морозный воздух. К двум часам ночи весь наш «триум

вират» вновь собрался: дело было сделано, полсотни ребя

ческих «прокламаций» белели на домах и заборах омских

улиц. Мы были страшно взволнованы и стали ждать по

следствий своего выступления.

На следующий день город был полон шопотов, слухов,

толков о «подметных письмах» (слова «прокламация» не

существовало в лексиконе тогдашних омичей), а жандарм

ский полковник Розов находился в состоянии полного

остолбенения. Обленившийся и обрюзгший от полного без

делья, ибо до того в Омске не было никакой «крамолы»;

Розов ездил к генерал-губернатору с докладом, нарядил

следствие для поимки «злоумышленников» и бестолково

метался по своему кабинету в ожидании его результатов.

О «прокламации» стало известно в гимназии, и все — уче

ники и преподаватели — терялись в догадках о том, кто

бы мог это сделать. Мы же, трое мальчишек, крепко дер

жали язык за зубами (ничего не знали даже другие члены

нашего кружка) и с смешанным чувствам гордости и тре

пета наблюдали вызванную нашими действиями суматоху.

Через неделю стало ясно, что Розов не сумеет открыть

«злоумышленников», а еще через неделю шум, порожден

ный «прокламацией», стал стихать, тем более, что на гори

зонте нашей гимназической жизни внезапно обнаружились

новые крупные события.

В конце марта учитель словесности Петров задал нам

для домашнего сочинения тему: «Литература екатеринин

ской эпохи». Тема имела весьма отдаленное отношение к

современности, но такова уже атмосфера предреволюци

онной эпохи, что любая, даже самая маленькая искра

способна вызвать сильный электрический разряд. Мы об

суждали заданную тему на нашем кружке и решили раз

работать ее так, чтобы «небу было жарко». Как всегда,

Олигер со своим горячим темпераментом вынесся вперед

и задал тон всему нашему выступлению. Щеголяя цитатами

и словечками, Олигер в своем сочинении писал, что «Екате-

1

с деревянными колотушками.

В Омске в то время ночные сторожа на главных улицах ходили

163

рина столкнула с престола своего слабоумного мужа»,

что, будучи очень капризной женщиной, она «раздаривала

сотни тысяч крепостных своим многочисленным любовни

кам», что, ведя просвещенную переписку с Вольтером и

Дидро, царица в то же время не терпела критики своих

действий со стороны русских писателей и что все эти и

многие другие обстоятельства наложили свой отпечаток на

«литературу екатерининской эпохи». Все изложение Оли

гера было красочно, бойко, складно, но несколько беспо

рядочно, а главное — недопустимо дерзко по условиям то-