Один за всех - Андрей Готлибович Шопперт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Слава богу. Сразу видно хорошего человека. Стойте. Я, значит, вам оружие и под конвоем домой. Договорились. А вы мне что? Сделка должна быть взаимовыгодной. Хм? Чего взять-то с вас? О!!! Придумал. А вы мне королевство Италийское. Давай руку. Руку, говорю, давай!!! Закрепим договор. У нас так принято. Руку пожал и всё, договор заключён. — Брехт схватил генерала за правую руку и нажал со всех сил. Хрустнуло. Завыл Монморан и на колени плюхнулся.
Пётр первый руку выпустил и за шкирку поднял губернатора, как-то не так переводится, но если к нашим должностям применить, то смысл такой.
— А-а-а! У-уи!
— Радуешься? Франсуа, слушай, а давай ещё какую сделку заключим. Ты мне штаны, а я тебе коня оставлю.
— А-а-а! У-уи!
— «Уи» это ведь «да» по-французски. Рад. Приятно иметь дело с хорошими людьми. Снимай штаны.
— А-а-а! — продолжал стонать генерал.
— Ты чего орёшь-то, ваше превосходительство. Может, хочешь чего, так ты говори, не держи в себе. Понял, понравилось тебе сделки заключать. Радуешься, что так всё катит. Ещё одну сделку хочешь? Чего бы тебе предложить. — Брехт детскую проказу вспомнил. — Тебе пуговица нужна? Кивни.
— А-а-а! У-уи!
— Понял, Держи. — Брехт взял большую позолоченную пуговицу на «сюртуке» генерала и, оторвав резким рывком, протянул её обратно. — Держи, держи. Рука что ли болит. Лекаря сюда срочно! У посла с рукой проблема. Нужна операция. Будем резать, не дожидаясь перитонита.
— А! — пухленькая рожица француза стала красной, как знамя революции.
— Антуан, ты не ори, люди стокилометровый переход совершили устали, разбудишь. Ты же русских знаешь, они с похмелья невыспавшиеся страшны. И на рожу страшны, и в душе. Так и ходят и ищут, кого в морду лица ударить. Не буди лиха, страдай тихо.
Отпускать послов, не получив данные разведки, нельзя. Кто их хитрых дартаньянов знает, вдруг какую пакость устраивают, а этих послали присланы время тянуть. Так себе заложники, но лучше такие, чем никаких. Генерала увели в лазарет, а свиту завели в палатку и стали насильно кормить и поить. Бдили за этим действом немецкие гренадёры с самыми зверскими рожами, и братик Петер переводчиком служил. Самый высокий француз и до метра семидесяти не доходил, а приставленные к ним няньки все двухметровые и в плечах не сильно меньше. Даже не приходилось уговаривать ложечку за папу и ложечку за маму съесть. Достаточно взглянуть было Вилли Шварцу и улыбнуться, показав щербину в зубах. От сабельного удара шрам на щеке остался и улыбка выходила как у того товарища, которого доктор Франкенштейн собрал из кусочков. Соберёт? А как монстра звали? Да и ладно. Пусть будет Вилли.
Разведка со всех трёх сторон вернулась почти одновременно и страшно разочаровала Петра Христиановича. Он руководство Итальянского королевства за равных считал, козней от них ждал с засадами и обходом с флангов, а они тупо выстроили войско в десяти километрах к северу. Правда, со слов разведчиком место выбрали удачное. На холмах расположились, а дорога идёт по низине. И на тех двух холмах полно артиллерии. Ну, а чего хотел — Наполеон их учил.
— Петер, приведи сюда Монморана этого, — Брехт принял генерала, как и Наполеон, сидя на барабане. Просто специально кривлялся, есть же удобное складное кресло.
— Всё закончились переговоры, Антуан. Ты передай своим, что Милан я захвачу и всех вас передам в руки правосудия. Будет вас угнетаемый вами итальянский народ судить. Можете попытаться сбежать. Только я один чёрт вас догоню, до Парижа буду гнаться, но всё равно догоню. Штаны можешь не снимать. Это шутка была. Всё, езжай, передай своим, что завтра в полдень я на вас нападу.
Событие шестидесятое
Бей неприятеля, не щадя ни его, ни себя самого, держись зло, дерись до смерти, побеждает тот, кто меньше себя жалеет.
А. В. Суворов
Военный, они как писатели. А писатели, по мысли Брехта делятся на три подвида. Первые — это по желанию. Никто не мешает тебе объявить себя писателем и нагрофоманить чего, потом забросить, потом снова чего нагрофоманить. А военные из этого подвида — это новобранцы и добровольцы. Пользы ни от графоманов, ни от добровольцев по существу никакой. Одни чего-то накарябают и уйдут в безвестность, а военные просто уйдут в безвестность. Вторые подвидовцы — это писатели и военные по профессии. Был в Советском Союзе Союз Писателей. И в нем перманентно было от двух до трёх тысяч человек. То есть — это писатели профессионалы. С тридцатого года по девяностый три поколения сменилось. Будем считать, округлив, что было в СССР десять тысяч профессиональных писателей. А писателем, и это важно, мог стать человек до этого опубликовавший две книги. Миллионы и миллионы книг выпущено. И где теперь большинство из них? А что с военными? Тоже набрали рекрутов, забрали из имений дворян, даже выучили несколько тысяч в кадетских корпусах и юнкерских училищах. Пользы от профессионалов и военных и писательских чуть больше, чем от графоманов и призывников.
И есть третья категория и тех и других. Это писатели и военные по призванию. Из них можно назвать буквально пару десятков человек среди писателей в СССР. И примерно столько же военных. В эту третью категорию можно и из первой попасть и из второй. Кожедуб и Шолохов из первой. Жуков, Рокоссовский и Юлиан Семёнов из второй.
Брехт себя причислял к третьей категории. И был он из добровольцев. А потому шаблоны над ним не довлели.
Как только уехали парламентёры со своим простынным флагом большущим, так началась подготовка к битве. И совсем не к той, к которой приготовились французы. Пётр Христианович бригаду двинул вперёд и даже, как от него стратеги противников и ждали, строго по канонам современного ведения войны. Он привёл пехотинцев к холму, что расположен километрах в двух южнее тех двух холмов вокруг и на которых расположились французы. Построил их в колоны, продемонстрировал слабость. Жалкие узенькие колонны в некрасивой форме. И разогнал, дав команду жечь костры и делать вид, что они лагерь разбивают и кулеш готовить собрались, каждый на своём костерке. Полевые кухни установили за холмом, нечего раньше времени про них неприятелю знать.
Сам же забрался на холм этот… Странный холм. Такой усечённый конус. И вершину, словно специально, выравнивали. А может, и на самом деле — специально. Какие-то камни валялись, даже в одном
