Солнце красно поутру... - Леонид Фомин

Везло последние дни на охоте волку. Вынюхивал на гнездах глухарок, в еловых крепях догонял линючего бородача-глухаря. Потихоньку идет, каждый кустик обнюхивает. Чу! — где-то лопот могучих крыл! Вздрогнул волчина, бросился в сторону звука. Бежит — трава под ногами стелется, вот-вот накроет тяжелого глухаря! Мощный прыжок — подвихнулись старые ноги, и волк грохнулся лбом о березу…

Поднялся — глазам не верит: сидит перед ним волчица. Напрягся весь, подобрался, бодренько завилял хвостом. Потянулся понюхать — и пленительное видение улетучилось, будто сон… Разбитый, поникший, вернулся волк к логову и больше в тот день не пошел на охоту.

Все так же всходило солнце над лесом и разгоняло ночные туманы, все те же были вечерние сумерки с прощальными песнями птиц. По-прежнему утром рано и вечером поздно волк ходил на охоту. Да не вся, видно, радость в этом. Запала лихая тоска в душу зверя после таинственной встречи в урмане. Наскучил блаженный отдых, томить одиночество стало.

Лежит старый волк у ручья и, наверно, грустную думу думает. Не житье одному: волчицу, выводок надо. Да куда уж ему, старику. Горюет по родичам, по шумной семье. И все, поди, та волчица в урмане породила беспокойство у волка. Сон пропал, на охоту не манит. Лежит как пропащий. Видит порою тоскующий хищник волчицу поджарую: стоит в тени, наблюдает за ним. Но не верит худым глазам старый волк. В страхе дрожит и зубы гнилые скалит.

Неспроста медведь Драно Ухо залез перед бурей в берлогу: не обмануло предчувствие. Хоть и подрагивал от ночного буйства в природе, да ничего, отлежался. Живет не тужит косолапый, с утра до вечера занятый делами.

После немалых трудов сточил он наконец свои когти. Много деревьев заскоблил вблизи берлоги. От мудреной медвежьей работушки даже мшистые камни в округе были ободраны…

День его начинался с восходом солнца. Встанет с лежки, поводит носом, осмотрится и на промысел отправляется. В туманной влажной сини покорно чахнет тайга. В нежарких пока солнечных лучах перекликаются в вершинах елей заполошные кедровки. К ним-то больше всего прислушивается косолапый: чуть что — закричат, заверещат на весь лес. Бредет Драно Ухо по мрачным трущобам, оглядывает царство свое: не надломлен ли кустик где, не таится ли кто на тропе под лесиною? Ревниво стерег зверь темнины свои, шагу ступить не давал посторонним. Но мирно все вокруг.

Еще забота была у медведя: послаще поесть. Щипал травы свежие, коренья рыл, мошек из колод вытряхивал. Любил сочные дудки борщевика, разгребал муравейники. Муравьи для него — все равно что приправа к пресной травяной пище. Последние дни ходил на болото и клюквой оттаявшей лакомился. Но худ был медведь после долгой зимы, не хватало сбора с весеннего леса.

Отправился раз медведь в дальние урочища и не вернулся к ночи: приметил семейство лосей. Ждал их на тропах, стерег на жировках, сутками просиживал в зарослях у воды. И был такой час, когда дождался животных. Да струсил разбойник, увидев рядом большущего лося. Не забыл, поди, до сих пор белоногого великана…

ЛЕТО

Шум весны затихал. Перестали кричать, веять по ветру перья в брачных турнирах краснобровые тетерева, приумолкла голосистая пернатая мелочь. В теплых, заросших осокой лужах приглохли лягушечьи концерты, не слышно стало уханья и клокотания в чуткой дреме коротких ночей. Все успокоилось и уходило с глаз.

На смену весенним дням шло лето. Буйной зеленью покрылись поля и луга, в девственных травах потонули болота.

Долги летние дни. Чуть притухнет вечерняя заря, и вот уже встает, разгорается утренняя. Полуночные зори не дают ночи ни места, ни времени. Растет все, торопится. Высокая стройная ель, кажется, в самое облако устремила свою сизую пику-вершину. Пьет ненасытно солнечное тепло и золотистыми пестиками-побегами еще выше тянется.

В темных борах и светлых березняках, в зыбких болотах и тенистых трущобах — всюду тайная, изначальная жизнь. Радостно и удивленно обнаруживали себя, свое бытие миллионы зверюшек и птиц. Сколько в лесах цветов, столько и разноцветных глазенок смотрело, таращилось на неведомый пока мир.

Время идет, подрастает молодое племя. Пробуют неокрепшие крылышки дроздята, взмахивают ими, а не хватает духу покинуть родное гнездо. Дрозды-родители рядом летают, манят детей за собой.

Еще день проходит. По часам растут птенцы. Не умещаются они уже в тесном гнезде, выбрались на сучок, сидят рядком крылышко к крылышку. Не успевают старые птицы насытить детей, с утра до вечера за кормом летают, а птенцы все голодны, все орут, раскрывая широкие рты.

Разозлился дрозд на птенцов, заквохтал раздраженно. Сел на сучок, столкнул грудью горластого сына, за ним другого и третьего… Полетели в разные стороны дроздята, а меж ними с отчаянным криком сновала мать: летите, мол, милые детушки, спасайте ребрышки. Старый хрыч с ума спятил…

Не так-то просто выжить в природе, стать взрослым зверем без надежного покровительства родителей. Новый день — это новый риск, новые жизненные уроки. Так рос, набирался премудростей лесных законов и наш лосенок.

…Леском да кустарником шел к речке медведь Драно Ухо. Спешил он, ему было некогда. У тихой лагуны, там, где увитые хмелем черемушины скрадывают звериную тропу к водопою, под кучей травы и веток тухли остатки косули. Давно косолапый не ел досыта мяска, а вчера повезло — выждал добычу…

Но что это? Прямо навстречу ковыляет долговязый лосенок. Засопел топотыга, остановился. Стал и лосенок, заметив зверя, видит: на беду набрел. Громко рявкнул медведь, не дал лосенку опомниться. В три скачка подоспел к жертве, наотмашь ударил лапой. Ударил — и сам полетел вперевертыши! Вскочил сбитый наземь лосенок, спружинил ножками, что есть духу помчался к болоту.

Быстро оправился зверь, да уж поздно. Теперь ищи ветра в поле. Заревел, заурчал Драно Ухо с досады, обежал поляну — растерянный стоит. Не умеют медведи по следу бегать, да и некогда было…

Оплошность не прошла безнаказанно для лосенка. Медведь когтями порвал ему шею. Сгоряча, напуганный, лосенок скрылся от зверя, но вскоре обессилел и лег.

Наступили тяжелые дни. Больная, с запекшимися рубцами шея не давала лосенку ни ходить, ни двигаться. Живым сизым дымом веяла над ним мошка, одолевали немилосердные слепни. Падкие до крови мухи разъедали незажившие раны.

Но и тут не погиб лосенок.

Однажды с веселым громом пролилась над тайгой гроза. Умыла деревья, напоила просохшую землю. Взбодрилось, заликовало лесное население. Очнулся от тяжкого забытья и лосенок. Встал, подошел к светлой лужице и… увидел себя. Вислогубый, горбоносый, с влажными печальными глазами. Конечно, лосенок не мог догадаться, что это он сам, и принял собственное отражение за счастливую встречу с другим лосенком. Ах, как хотелось ему быть с ним, с этим другим лосенком! Он наклонился еще ниже и робко коснулся вздрагивающими губами воды, будто поцеловал брата. Но вода расплеснулась кругами, и все исчезло…