Это про меня - Ася Оболенская

– Вот так? – Ян провел кончиками пальцев вниз по спине, остановившись на пояснице, наверняка отлично понимая, как действует на меня.

Подняла взгляд и посмотрела парню в глаза, стерев оставшиеся сомнения относительно его далеко не невинных намерений.

– Именно, – произнесла сдавленно, понимая, что еще чуть-чуть, и я просто не вынесу это сладкое мучение, нарушив наш с Никитой договор.

– Поехали отсюда? – прошептал Нестеров так близко, что мой самоконтроль готов был с радостью махнуть на все договоренности рукой.

– Хорошо, – проговорила и облегченно выдохнула, заметив, что песня закончилась.

Ян задержался по пути назад, поздоровавшись с каким-то очередным знакомым, я же воспользовалась моментом и подсела к Никите, который очень удачно скучал в одиночестве за столом.

– Никит, а давай я поеду, а ты, если что, соврешь что-то про мою больную голову? – вообразив себя котом из Шрека, с надеждой посмотрела на Доронина.

– Судя по танцу, Нестерову ты сегодня про больную голову не скажешь, – усмехнулся в ответ парень.

Несколько секунд ушло на восприятие смысла фразы, после чего Доронин схлопотал свой заслуженный щелбан.

– Ты отвратителен, – ответила с улыбкой, настроение почему-то стремительно поползло вверх.

– Ладно, Добби, держи свой носок и можешь быть свободна, – кивнул Никита, заставляя поверить в то, что хоть что-то человеческое в нем есть.

– Ладно, не отвратителен. Повышу до ужасного, – рассмеялась, ища глазами Яна.

– Да ты просто мастер комплиментов!

– Есть у кого учиться, – проговорила, встретившись взглядом с Яном и коротко кивнув, после чего взяла сумочку и в компании Никиты отправилась к столику Эвиты Алексеевны завершать официальную часть мероприятия.

К счастью, женщина удержалась от долгих проводов, однако сообщить всем присутствующим, как она рада тому, что у Никиты все же появилась нормальная девушка, успела. Причем акцент на нормальность девушки, то есть меня, был настолько чудовищен, что не нужно было обладать сверхспособностями, чтобы понять, какой конкретно цели добивалась Эвита Алексеевна.

Лиц Ильиных я в этот момент на свою удачу не видела.

Доронин, прикидываясь истинным джентльменом, даже проводил меня до такси, где, увидев Яна, милейшим голосом сказал:

– Ну, дорогая, целоваться, видимо, не будем, – после чего, кивнув Нестерову, развернулся и зашагал обратно к ресторану.

Не желая больше терять ни минуты, запрыгнула на заднее сиденье, ожидая, пока ко мне присоединится Ян, однако у него как обычно был свой взгляд на ситуацию, заставивший злобно зашипеть, когда парень занял место рядом с водителем.

Услышав мое эмоциональное сопение, Нестеров поднял взгляд и посмотрел в зеркало заднего вида, и по его наглейшим смеющимся глазам сразу стало понятно, что именно такой реакции он и добивался.

Сделав подобное открытие, скрестила руки на груди и, демонстративно вскинув подбородок, отвернулась к окну, всеми силами стараясь выгнать из головы мысли о том, как сильно мне хочется сейчас быть ближе к Яну.

Стараясь не проклинать Нестерова за то, что к моменту, когда машина остановилась, меня чуть ли не трясло, с максимальной скоростью вылетела на улицу, надеясь, что свежий воздух отрезвит сознание хотя бы немного. Я не замечала ничего вокруг, не знала, куда мы приехали, и дело было вовсе не в шампанском.

Дело было в Яне, в том, как он на меня влиял, как я на него реагировала. Пугающее, доводящее до исступления чувство, боязнь того, что без него я просто не смогу дышать. Все эти эмоции были настолько сильными, что в какой-то момент я потеряла связь с реальностью, закрыла глаза и обхватила лицо ладонями, надеясь не заплакать.

Когда Ян подошел и обнял меня за плечи, дернулась. Непроизвольно, скорее просто на уровне рефлексов. Просто градус напряжения был уже слишком велик, и если еще вчера я балансировала на краю пропасти, то сейчас уже летела вниз, не имея никакой возможности выбраться на поверхность.

Моргнула, понимая, как влипла, и почему-то разозлилась. На себя, на Яна, на немецкую медицину и весь мир в целом. А потом распахнула глаза и посмотрела на Нестерова.

Он не улыбался. Был серьезен, возможно, абсолютно не понимая, что со мной происходит, хотя, зная его, скорей, он как раз отлично понимал, в чем дело. Я не имела понятия, что происходило в его голове, определить что-то по взгляду было невозможно, однако я все равно ждала.

Ждала хоть какой-то реакции, хоть сама не проронила ни звука.

И через несколько мучительно долгих секунд, когда я уже решила, что сейчас он скажет о том, как жалеет, что связался со мной, и позволит, наконец, разреветься, парень коротко кивнул, словно принял какое-то решение, а потом приблизился и накрыл мои губы своими.

Он целовал страстно, порывисто, прижимая к себе практически до боли, и я отвечала тем же. Эмоциям, которые грозились взорвать голову, был необходим выход, будь то слезы или сводившие с ума поцелуи, хотя поцелуи, конечно, значительно лучше.

Это было полнейшим сумасшествием, резким, заставлявшим задыхаться, но приятным до безумия. Мы отрывались друг от друга лишь для того, чтобы жадно схватить воздух, а потом продолжали ласки, и я была уже готова отдать все на свете лишь для того, чтобы никогда не останавливаться, падать и падать в эту огромную пропасть.

Я не поняла, как мы оказались в квартире. Возможно, перенеслись туда по воздуху, возможно, никакой квартиры и вовсе не существовало, разве это вообще имеет какое-то значение, когда тебя так целуют?! Но потом происходившего резко стало не хватать, и я потянулась к пуговицам рубашки Нестерова, едва сдерживая недовольное всхлипывание оттого, что эта дурацкая одежда так сильно мешает.

На третьей пуговице, которая никак не поддавалась, все же не выдержала и отстранилась от Яна на несколько сантиметров, но даже этого оказалось достаточно, чтобы почувствовать жуткую пустоту, как будто лишили чего-то важного.

Трясущимися пальцами вцепилась в ткань и почему-то рассмеялась, чувствуя, как бешено колотится сердце. Кое-как справившись с оставшимися пуговицами, стянула рубашку и уже хотела прижаться, когда Нестеров ласково перехватил мои ладони, а потом тихо проговорил:

– Посмотри на меня.

Его дыхание было неровным, а голос таким желанным,