Пройдя много миль: современная притча о бизнесе - Брайан Трейси

Тот Богом любим, и сей жизни достоин,

В которой ни разу он не отступил.

Встряхнитесь, бойцы, не печальтесь, ликуйте!

Не сметь отступать! Так держать! Так держать!

Для сердца доспехи победные куйте,

В сраженье за честь возвращайтесь опять.

Гонка продолжается

Гонка к Бодин Кинку (пост Морис Кортье), второму покинутому придорожному посту, продолжалась всерьез. Как бы там ни было, мы знали, что проехать 170 миль прежде, чем солнце достигнет своего жгучего зенита, невозможно. Мы потеряли слишком много времени в борьбе предыдущей ночи.

Теперь значение имело только то, насколько близко к границе мы могли подъехать.

Лендровер катился замечательно. В течение ночи он не кашлянул, не фыркнул, не снизошел еще до какой-либо реакции в ответ на толкания, рывки, подергивания цепкого песка. Гудение его двигателя в 96 лошадиных сил проводило сквозь наше сознание уверенность, позволяющую нам чувствовать, что какие бы трудности не ждали нас впереди, наше средство передвижения все же останется неизменно надежным фактором.

Фольксваген, между тем, имел некоторые проблемы. Изношенная машина определенно не подтверждала впечатление того, что ей понравилась эта сумасшедшая идея. Она начала протестовать сразу же, как оказалась на незаасфальтированной дороге.

Всякий раз, как ей приходилось подскакивать на ухабах, спускала шина. Если она оказывалась в тяжелом песке, она вязла и отказывалась двинуться с места. Теперь, когда ее заманили уже достаточно глубоко в пустыню, она не собиралась прилично ехать и пожирала бензин. Несколько раз за ночь мы останавливались, чтобы отрегулировать карбюратор в тщетных усилиях сократить прожорливое потребление. Жара нарастала, и Фольксваген ехал все хуже, заставляя и нас двигаться медленнее.

Жертвы солнца пустыни

Идеальная круизная скорость Ровера около 35 миль в час. По твердой ровной поверхности нам нужно было бы ехать на максимальной скорости все время; тем не менее нам удавалось делать только 25 миль в час так, чтобы не оставить Фольксваген позади. Между тем, солнце продолжало неумолимо ползти и поджигать пекло этого раннего утра по мере того, как мы оставляли пост Вейганд за горизонтом.

Нам начали попадаться покинутые автомобили, не выдержавшие переезда. Большинство из них представляло собой бесформенную груду бесцветного лома — все полезные части с которых были сорваны другими путешественниками. Хотя трижды нам попадались автомобили в хорошем состоянии, с запасками, сидениями и стеклами. Они были плотно закрыты, как будто хозяева припарковали их несколько минут назад, прежде чем исчезнуть. Как раз к 10:30 мы подъехали к одной из таких машин, к Рено-Дофину, сидящему в нескольких ярдах от голого дорожного столба. Остановившись, собираясь порыться в машине в поисках чего-нибудь полезного, мы вскоре увидели, что ничего ценного на ней не осталось за исключением шин, но мы были слишком измучены, чтобы решиться их забрать.

Мы заскочили обратно в свой транспорт, спасаясь от палящих прямых лучей, находящегося над нашими головами солнца, и сорвались с места. Однако спустя несколько минут Фольксваген выпустил клуб пара и замер. Топливный бак Ровера тоже перегрелся, и двигатель заглох как раз в тот момент, когда мы настигли грузовик. У нас не осталось шансов. Нам пришлось остаться там на день.

Пытка под открытым небом

К 11 часам утра на термометре читалось 110, и воздух был уже невероятно душным. Джефф перетащил полную канистру воды из багажника Ровера в салон, положив ее между сидениями. Теперь, когда автомобиль больше не двигался, облегчение от обдуваемых потоков воздуха прекратилось. Дыхание стало затрудненным, беседа усилием, которого лучше было избегать. Потоки пота струились по нашим лицам, смешиваясь с мокрым зловонием наших футболок, и капали на сидения, на которых мы растянулись, лишенные сил после 30 часов, проведенных без сна. За пределами этого бесшумного золотого ада, как заключенные безжалостной ярости, стояли два маленьких автомобиля, представляющие собой единственную жизнь в сердце чистилища.

Ртуть начала раскалывать стеклянную колбу термометра. К полудню температура достигла 120° и продолжала расти, словно желая растворить бездвижные фигуры в безмолвных машинах. Единственным движением было слабое позвякивание бутылок с водой, вызывающее ненасытную жажду, которая жгла горло и раздувала язык, остающийся толстым и резиновым независимо от того, сколько бы мы не пили.

Исключительная тишина палящего безмолвия была монотонным удушьем, заполняющим напряженные легкие. Мы все были измучены и галлюцинировали, но спать было невозможно. Движение стало немыслимым. Само дыхание и глотание воды отбирало массу сил. А температура все еще продолжала ползти.

В 1:20 ползущая красная линия прекратила подыматься и остановилась на отметке 130° прожигающей пекущей ужасающей жары. Желтый песок превратился в ослепительно белый, всюду отражающийся бликами. Единственное облегчение можно было найти в уставившемся взгляде и запрокидывании головы, наподобие тряпичной куклы. Минуты не проходили, часы длились вечно. Жажда была нестерпимой; кварта воды исчезла в трех спазматических глотках, и несколько минут спустя они были такими же сухими; глотание напоминало удушье. Накал температуры был невероятным, невозможным и нестерпимым. Это было непередаваемое чувство застревания в центре ничего бездвижного и страдающего, с единственным присутствием солнца над головой и песка, исчезающего вдали по всем направлениям.

Агония отступает

Наконец, худшее было позади. К 2 часам по полудню ртуть начала свое медленное снижение, и в 4:30 она упала до отметки ПО впервые за почти семь часов. Мы были абсолютно обессилены и чувствовали только туманное изумление, что существующий порядок, наконец, изменился.

Наши 40 литров воды сократились до 10, и в остальных канистрах оставалось не многим больше. Мы все выглядели изможденными и слегка оглушенными, по мере того, как соскребали себя со своих мест, заводили машины и трогались дальше. Мы были как раз на полпути к Борджи-Переза и вне расписания. Мы понимали, что у нас будут серьезные неприятности, если мы не доберемся туда до наступления жары следующего дня.

Наш дух оживает

Изможденное раздвоенное состояние, в котором мы были до того, как жара остановила нас на нашем пути, изменилось только слегка, как бы там ни было, но с движением нашей машины и понижением температуры в два раза наше упадочническое состояние постепенно вылилось в усталое возбуждение. Наш дух постепенно подымался. Когда с нами поравнялся Фольксваген Джозеф и Ганс восседали на крыше, одетые в старые спортивные шлемы, и взирали на мир, как два крутых исследователя, потерявшие своих верблюдов.

У Ганса имелся бинокль, в который он изучал горизонт, когда он отнял его от глаз и показал на точку, виднеющуюся вдалеке, и указывающую на необходимость остановки. Точка медленно обретала форму, пока не превратилась в фургон, наподобие