Роза и червь - Роберт Ибатуллин

Арлекин убивает людей

Жители Рабата и Слободы не понаслышке знали, что такое война. Оба предместья выросли из лагерей беженцев, что спасались от нескончаемых войн между Русией и Иделистаном. Знали жители и о том, что происходит во время войны с национальной валютой. Деньги, ходившие в предместьях – так называемые «юни» – были привязаны к энерго, валюте космоса. «Раз война – значит, энерго упадёт, а с ним и юни», решили сметливые жители предместий, и с самого утра пятницы, 4 сафара 1917 года Хиджры, потянулись к обменникам.

Власти отреагировали быстро. По местному радио выступил раис Садретдин Камалов, глава Рабата. На Земле никто не воюет, успокоил раис своих подданных, всё идёт своим чередом, все финансовые обязательства космиков остаются в силе. И разъяснил по-простому: курс энерго не упадёт, а значит, не упадут и юни. Вот этого говорить не стоило. После таких слов уже и не самые сметливые люди сообразили, что надо делать.

Все, кто хранил сбережения в юни, бросились к обменным лавкам – избавляться от кафирских бумажек, пока те совсем не обратились в труху. За считанные минуты очереди вытянулись на кварталы. Кассиры, все в поту, еле успевали переписывать курсовые таблички. За какой-то час курс покупки юни упал на триста процентов. Курс продажи почему-то не шелохнулся, но кого он интересовал? Обезумевшие люди по любой цене рвали из рук то, что теперь казалось им твёрдой валютой – иделистанские ахмади и русские расчётные единицы – реды. В торговых рядах творилось что-то невообразимое. Сметали всё. Кое-где над лавками уже повисли наспех намалёванные плакаты: «Юни не принимаем», кое-где уже дрались в очередях – и повсюду орали, проклиная грабителей-менял и торговцев.

Хозяева обменников – Бабаджан Галимов и тот же Садретдин Камалов – тем временем потирали руки. Они-то знали, что курс энерго (а значит, и юни) привязан к джоулю и определяется не рынком и не банками, а средней энтропией Вселенной. Энерго не упал шестьдесят лет назад, когда Марс и Луна отпали от Венеры, а значит, не должен был упасть и сейчас. Массовое безумие сулило менялам баснословную прибыль. Но когда ажиотаж перерос в погромы, даже менялы поняли, что пора бы и честь знать. То ли заломленный в обменнике Галимова курс вышел за какую-то психологическую отметку, то ли закончились реды и ахмади, то ли народ просто остервенел – но в какой-то момент склока в очереди переросла в бунт. Охранников избили и прогнали. Перепуганный кассир забаррикадировался и позвонил хозяину. Галимов немедленно выслал на базар машину с вооружёнными до зубов нукерами – вывезти выручку, и позвонил Камалову.

– Мы сегодня достаточно заработали, Садри, – без обиняков сказал он. – Прикажи закрыть базар и выведи полицию, пусть успокоят людей.

Раис немного поколебался (его-то собственный обменник ещё не трогали), но осторожность взяла верх над жадностью. Он выслал отряд полиции на базар. Однако народ был уже так возбуждён, что не разошёлся даже после выстрелов в воздух. Тогда офицер полиции – ещё молодой человек, жаждавший показать крутизну – приказал стрелять по толпе. Это возымело действие. Люди разбежались, а на земле осталось двенадцать трупов. Камалов пожурил офицера за излишнее рвение, но наказывать не стал: в конце концов, мятеж был подавлен (в тот момент раису казалось, что это так).

Тем временем Малик Хамид-оглы Мирзаев не слишком поддался общей панике. У него не было сбережений в юни – все деньги вкладывал в чайхану – так что падение курса ему прямо не грозило. Другое тревожило гораздо больше. Саид, единственный сын. Как он там, в колонии? И что с ним будет, если небесная война придёт в Новую Москву?

Мирзаев запер чайхану, сказал жене никому не открывать, сунул за пояс пистолет и пошёл в благотворительную миссию – связываться с Саидом. Миссия была заперта. У входа гомонил возбуждённый народ – кто-то пустил слух, что здесь меняют юни на золото «по справедливому курсу». Дело было ещё до побоища на базаре. Громкоговоритель каждую минуту уговаривал расходиться, но это не помогало – толпа становилась только плотнее и угрюмее. Чем больше кафиры доказывали, что никакого золота у них нет, тем сильнее люди уверялись в обратном.

При виде толпы Мирзаев чуть не повернул назад – такой угрозой от неё веяло. Приличных людей здесь не было, все приличные люди разбежались по домам – защищать добро от грабителей. У миссии собрались те, кому нечего было защищать и нечего терять. Но тревога за Саида пересилила страх. Мирзаев кое-как протиснулся к двери, объясняя, что у него сын в больнице. Все знали чайханщика, поэтому верили и расступались. У запертой двери пришлось долго ругаться через микрофон с охранником – «капитана Конти зови, он меня знает!» – пока охранник не сдался. Дверь всё равно не открыли, Конти не появился, но хотя бы кто-то из начальства вышел поговорить с Мирзаевым через дверь.

– Где мой сын? – Мирзаев грохнул кулаком в дверь. – Где Саид? Давай связь!

– Нет связи, нет! – выкрикнул кто-то из начальства. – И вашего Саида нет в сети, я проверил! Его увезли из колонии.

– Увезли? Куда?

– Откуда я знаю! Это Гриффит, при чём тут мы? Спрашивайте у Гриффита!

Мирзаев сам не помнил, как сошёл с крыльца в толпу – а та почему-то расступилась перед ним и притихла. Не мог он вспомнить и того, что сказал людям. Но от его слов по всей многосотенной массе прошёл возмущённый гул. «Детей забирают! Шайтаны! Сначала деньги – теперь детей!» Это оказалось последней каплей. Долго копившееся негодование прорвалось. В зарешеченное окно миссии полетел первый камень. Людская волна с рёвом попёрла на дверь, отбросив Мирзаева в сторону и вдавив в стену.

Кое-как чайханщик выполз из давки. Сейчас ему хотелось только одного – добраться до дому живым. Немного отойдя, он услышал сверху рокот: над миссией висел рингер, длинная чёрная машина с красным медведем на борту. Двери открылись, и спасатели в полной боевой экипировке посыпались на плоскую крышу миссии. Мирзаев не стал дожидаться, чем всё кончится. И так было ясно, что кончится всё стрельбой. Оправив и отряхнув одежду, он решительно направился в махаллу Науруз. Было ясно: пока заварушка не кончится, нечего и думать найти Саида.

Между тем настало время джумы, пятничного полуденного намаза. Люди сходились в соборную мечеть в самом злобном настроении. Трудно сказать, кто вызывал у них больше ненависти – гоги-магоги, полицейские или богачи вроде Камалова и Галимова. Богачи хорошо понимали ситуацию, поэтому в мечеть не явились, да и полиция больше не высовывалась из казарм. После молитвы имам произнёс хутбу о мире, порядке и благочинии, но был так бледен от страха, что проповедь не особо подействовала. Закончив, никем не слышимый в нарастающем шуме, имам исчез, и молитва окончательно перешла в митинг.