Гибель царей - Конн Иггульден

Помпей медленно прогуливался меж деревьев, сцепив руки за спиной, глубоко задумавшись. Наконец он заметил, что напряжение долгого дня начинает отступать. В последние годы Помпей взял за правило отделять рабочий день от семейной жизни короткими прогулками в тихих садах. Освежившись, он присоединялся к семье за вечерней трапезой, смеялся, играл с дочерьми и до рассвета забывал об этом убогом сенате.

Он едва не прошел мимо младшей дочери, лежавшей лицом вниз в кустах возле стены. Заметив ее, Помпей постарался сдержать улыбку — сейчас девочка неожиданно выпрыгнет из своего укрытия, бросится к нему, обнимет. Ей нравилось появляться внезапно, когда отец приходил домой, и она звонко хохотала, когда он подпрыгивал, изображая испуг.

Помпей увидел кровь, запекшуюся на платье дочери темными пятнами, и губы его задрожали; душой начал овладевать холодный ужас, которому было невозможно сопротивляться.

— Лаура?.. Поднимайся, девочка, пойдем…

Кожа ее стала совершенно белой, и он мог разглядеть страшную рану на шее — там, где кончался воротник детского платья.

— Идем же, милая, ну, вставай… — прошептал Помпей.

Кто-то подбежал к ним и упал в сырую листву возле маленького тела.

Помпей долго гладил ее волосы, а солнце садилось, и тени в саду становились все длиннее. Он знал, что нужно звать на помощь, кричать, плакать, но не хотел оставлять дочь, даже на время, даже для того, чтобы позвать жену. Помпей вспоминал, как летом носил ее на руках, и она повторяла все его слова чистым звонким голоском. Когда у девочки резались зубки и она болела, отец сидел рядом с ее кроватью… и теперь он сидел с дочерью в последний раз, что-то нежно шепча и поправляя воротничок платья так, чтобы закрыть зияющую красную рану, которая была единственным ярким пятном на ее теле.

Потом он встал и на негнущихся ногах вошел в дом. Прошло немного времени, и тишину разорвал пронзительный женский крик.

ГЛАВА 26

Митридат всматривался в утренний туман, гадая, последует ли еще одна атака. Вздрогнув, он поплотнее завернулся в тяжелый плащ и сказал себе, что это всего лишь утренняя прохлада. И все же справиться с отчаянием было трудно.

Ночные налеты становились все более дерзкими, и в разваливающемся лагере уже почти никто больше не спал. Каждый вечер часовых назначали по жребию; избранные смотрели друг на друга покрасневшими от недосыпа глазами, пожимали плечами и уходили во тьму, как обреченные на смерть. Если они возвращались живыми, то некоторое время чувствовали себя уверенней — до тех пор, пока по кругу снова не пускали горшок с роковым жребием.

Очень часто люди не возвращались в лагерь. На каждой утренней перекличке недосчитывались сотен воинов. Митридат был уверен, что половина просто дезертирует, но лагерь, похоже, был окружен невидимыми врагами, которые могли безнаказанно поймать и убить каждого беглеца. Некоторых часовых находили с ранами от стрел, причем наконечники аккуратно вырезали из плоти, чтобы использовать снова. Казалось, совершенно не имеет значения, сколько человек одновременно стоит на посту или где они расположились: с каждым днем людей в лагерь возвращалось все меньше.

Царь пристально смотрел в сырой туман, обжигавший легкие зимним холодом. Некоторые из его людей верили, что на них нападают души воинов, павших в былых битвах, — седобородых древних воителей, которые появляются лишь на миг, чтобы тут же беззвучно исчезнуть. Всегда беззвучно.

Митридат принялся расхаживать вдоль шеренги своих солдат. Изможденные, как и их царь, они все же держали оружие крепко и стояли наготове, дожидаясь, пока туман рассеется. Он старался улыбаться, чтобы поднять дух воинов, но это давалось с трудом. Бессилие в борьбе с врагом, неделю за неделей отнимающим все новых товарищей, затронуло сердца слишком многих из них. Царь снова поежился и проклял белый туман, который замер над палатками, в то время как весь остальной мир давно проснулся. Временами он думал, что если найти лошадь и ускакать отсюда, то можно увидеть залитый солнцем мир и посреди — объятую сумерками долину.

Между палаток лежало неподвижное тело. Царь остановился и посмотрел на него, разгневанный и возмущенный тем, что молодого воина не похоронили. Этот факт говорил даже больше, чем равнодушные взгляды людей, о том, насколько все изменилось с того дня, когда они впервые спустились с холмов и вкусили сладость победы над Римом. Как же он ненавидит это название!..

Возможно, ему следовало увести отсюда свою армию, но всякий раз останавливала мысль — вдруг враг только и ждет, чтобы он вышел на равнины? Где-то здесь прячется легион римлян во главе с командиром, подобного которому Митридат никогда не встречал. Кажется, он намерен разбить его войско по частям. Внезапно прилетевшие стрелы поражают любого, кто носит офицерский шлем или держит в руке штандарт. Доходит до того, что люди отказываются носить знамена и предпочитают порку, не желая навлекать на себя верную гибель.

Невыносимо было видеть, как быстро падает некогда высокий боевой дух. Царь приказал часовым убивать всех, кто пытается дезертировать, но в ту же ночь из лагеря исчезло еще больше воинов, и он даже не знал, погибли они или сбежали. Временами от людей оставалась лишь кучка доспехов, словно сброшенных вместе с честью, но иногда встречались панцири, забрызганные кровью.

Митридат ожесточенно растер лицо, и его щекам вернулся цвет жизни. Он не помнил, когда в последний раз спал, не смел теперь даже напиться, потому что нападение могло последовать в любой момент ночи. Они появляются как призраки. Смертоносные неуловимые духи, которые оставляют после себя обескровленные тела.

Его сыновья предложили сформировать отряды резерва, чтобы в бою наготове всегда были свежие силы, но это не сработало. Митридат подозревал, что люди уклоняются от боя, не хотят стоять в первых рядах и умирать первыми. Когда римляне исчезали, резервы появлялись — с громким криком колотя мечами по щитам. Они окружали вопящих от боли раненых, но все это выглядело как пустое проявление бессильной злобы, последний удар труса, находящегося в полной безопасности.

Туман начал таять, и Митридат сильными пальцами пощипал себя за щеки, отгоняя холод. Вскоре ему доложат о потерях в ночных дозорах; хочется верить, что это будет один из тех редких случаев, когда почти никто не исчез и люди вернулись в лагерь с надеждой на будущее, облегченно переводя дух после долгих часов напряжения и страха. Однако такие ночи выдавались нечасто.

Один раз он попытался устроить врагу засаду, спрятав сотню воинов близ двух постов. На следующий день его люди обнаружили давно окоченевшие, холодные трупы всех ста греков. После той ночи он подобных попыток не повторял.

Призраки.

Поднялся холодный ветер, и царь еще плотнее закутался в плащ. Туман заклубился и через несколько минут исчез, обнажив темную равнину. Митридат замер от ужаса, увидев шеренги стоящих в молчании легионеров. Безукоризненные ряды римских солдат в нестерпимо сверкающих, начищенных до серебряного блеска доспехах. Две когорты. Тысяча человек. В двух тысячах футов. Они ждут его.

Под мощной мускулатурой широкой груди больно ударило сердце, и тут в голове стало легко. Царь услышал крики — уцелевшие офицеры поднимали людей и гнали их к месту построения. Вдруг он почувствовал панику. С этой стороны тысяча человек. А где остальные?..

— Выслать разведчиков! — проревел он.

Вестовые бросились к лошадям и галопом понеслись сквозь лагерь.

— Лучников ко мне! — распорядился царь, и приказ передали по шеренгам. Сотни стрелков начали стекаться к облаченной в плащ фигуре. Митридат собрал их офицеров вокруг себя.

— Это уловка, обман. Я хочу, чтобы вы защитили лагерь с этой стороны. Выпустите в них все стрелы, но не дайте приблизиться. Убейте их, если сможете… Я буду обороняться с противоположного конца лагеря, откуда должен последовать главный удар. Тратьте стрелы, не жалея. Они не должны ударить нам в тыл, когда в атаку пойдут их основные силы. Наши люди этого не выдержат…

Офицеры выслушали и поклонились, стрелки тем временем натягивали тетивы своих луков. На лицах уже читались первые признаки возбуждения перед предстоящим боем, предвкушение той власти над врагом, которой обладает находящийся в безопасности лучник.

Митридат подошел к лошади, вскочил на нее и помчался на другую сторону лагеря. Отчаяние оставило царя: он сидел прямо и видел, что повсюду стоят его воины, готовые к битве. Наступал день, а днем можно убивать даже призраков.

Юлий стоял на правом фланге строя ветеранов, во главе когорты «Вентул». За ним располагались три шеренги по сто шестьдесят человек в каждой — ветераны в первой и третьей, неопытных же бойцов поставили во вторую, чтобы они не поддались искушению бежать. С когортой Гадитика римляне перекрыли долину почти на милю в длину.