Тучи идут на ветер - Владимир Васильевич Карпенко

Нечего греха таить, Макей Думенко не без корысти хотел породниться с казаками Филатовыми — самому за свой век не удалось выбиться в люди, сыну таким путем желал добра. Но вышло наоборот: зернышко, уроненное атаманом, проросло и дало колос…

Проводил старшего на цареву службу. Остался один мужик на дворе (Ларион — в людях), а на руках — две дочки да сноха с маленьким. Вон их сколько, ртов-то! Тут и подвернулась знахарка Домна. Началось с шутки, а кончилось всерьез.

Чинил Макей ведра у Домны. В ту пору у нее проездом остановился крепкий мужик из хутора Процикова. Хозяйка возьми и брякни:

— Человек справный, а вдовствует. Ты, Савелий, дочку свою не отдашь? Сколько годов, посчитай, бедствует она без мужа. Уж и век бабий настал.

— Акулину, кажешь?

— А чего?

Домна окликнула:

— Макей, ты слышь, что ль? Да погоди грюкать железом! Тут разговор завязался. Ты-то сам как насчет бабы? Ежели, скажем, подходимая подвернется, а? А то уж козлом от тебя зачинает отдавать. А будь баба под боком, хоть оббанит.

Привстал Макей с колен; промокая подолом фартука взмокревший лоб, поддержал шутливо:

— Хомут нашелся б, а конь вот — он…

Не впервой Домне затягивать такие узелки. Стукнула донышком бутылку об стол, поставила закуску. Не опорожнили еще посудину, а она уже прочто заседлала гостя, гнала и дыхнуть ему не давала:

— Не скупись, Савелий, расшнуровывай мошну. Дело верное и надежное… Как в унавоженную землю: горсть бросишь — меру возьмешь. Провалиться на этом самом месте. Сгадаешь потом… Мужик-то — загляденье. Не пьющий, слово господнее почитает… Так что раскошеливайся, Савелий… Благое дело содеешь и для дитя сво-го кровного и для доброго человека. Господь, он все сверху видит, примечает. А за ним, как ты сам знаешь, не задержится. С собой ить не заберешь, все тут останется.

Словом, отваливай, Сава, молодым на обзаведение, и по рукам.

Кряхтел Савелий, чесал залохмаченный кадык — боязно, на кого не довелись, деньги швырять на ветер, чай, не сор. А что касаемо дочки, Акулины, знахарка верно подметила: не вековать же бабе, вошедшей в такие лета, одной. На старости хоть голову притулить будет к кому… А мужик и вправду на погляд справный да и здоровьем, несмотря на годы, не обделен.

Долгонько засиделся в тот вечер Макей у Домны. А через время, в самый день рождества, ввел он в свою покосившуюся хату жену — опрятную женщину лет сорока, Акулину Савельевну. Тесть не поскупился: отвалил зятю из рук в руки на обзаведение две сотенных. По тому времени деньги неслыханные. Вдобавок дал мужицкий совет:

— В землю дуром не вгоняй капитал. Ветряк ставь. В наших краях мельница — золотое донушко.

Через два лета на бугровом краю хутора, неподалеку от Мансуровского, горделиво выставился ветряк, а рядом, в сотне шагов, как из земли, вырос флигель под тесом и с крылечком.

В напарники мастера мельничных дел Макей взял соседа, Лазаря Томилина. Он же, Лазарь, и остался ми-рошником. Завертелись махи от легкого ветерка, заскре-готел жернов на каменном подставе, потекла горячим ручейком по деревянному желобу духовитая мука в подвешенные на крючья мешки… Вот оно, золотое до-нушко!

В день людского заступника перед богом, Николки-зимнего, съехал Макей со старого подворья с женой, падчерицей и старшей дочерью, Аришкой; младшая, Пелагея, отказалась от новых тесовых хором, осталась жить с невесткой.

— Не обижайтесь, батя, — заявила она. — Поживу в своей хате, покудова братушка Борис со службы не воротится. А там видать будет… С Махорой мы ладим, сжились. Да и с дитем ей тут одной как оставаться?

Отец не хотел отдалять от себя пару крепких, дармовых рук — они ой как надобны теперь ему в хозяйстве. Попробовал усовестить:

— Одумайся, Пелагея… От людей срамно. Родную дочь кинул.

Но Пелагея стояла на своем:

— Доглядеть за вами есть кому… Женщина душевная Акулина Савельевна, зря не скажешь. Но видит бог, батя, так-то лучше. Хату эту мамка строила, отсель и выносили ее. Мочи моей нема… Хоть я память об ней тут оставлю.

Пряча слезы, ткнулась лбом в печку.

— Ну, бог с тобой, — сдался Макей. — До-твоему будь. Не обманулась знахарка Домна: Савелий не на ветер кинул свои капиталы…

Старательно вытирали подошвы о мокрую мешковину на крылечке. Муська, вырвавшись из отцовских рук, побежала сообщить деду Макею и бабке Акулине: они, мол, явились. За ней вошли Махора с Пелагеей. Борис присел на перильце, докуривая цигарку. Ветряк тяжело ворочал крыльями. Ветер, завихриваясь, бил о деревянную решетку плохо крепленную парусину.

Борис рассеянно искал шумливое крыло. С ума не шел артиллерист. Ни он, ни тот другой, как его? Сидоряк. Федото Сидоряк попроще, весь на виду, а Красносельский — орешек. Спробуй раскуси. Они не полчане, дома всего ничего, а друг друга понимают со взгляда… Что их связывает? И где они начали ее, связь-то?

Этот треск! Борис вглядывался в крылья. Ага! Вот оно, трескучее. Дегтем измазан остов возле вала. Вернулся к прерванным мыслям… Чем вечерами занимаются кроме карт и самогонки? Узреть со стороны трудно. С виду-то вся компания одинаковая — окопная, серая. Володька Мансур