Государи и кочевники. Перелом - Валентин Фёдорович Рыбин

— Послушай, сердар, — сказал Студитский. — Отдашь коня генералу, он уедет отсюда, а мы с тобой останемся и все дела вершить будем. Имя твое не померкнет, оттого что к Скобелеву на, поклон явишься. Не к нему ты идешь, а к России. Скобелевы появляются на арене жизни и уходят, а Россия остается. Она добра своим сердцем и мудра умом…

После обеда доктор с Оразмамедом решили поохотиться. В зарослях водилось много фазанов, сюда же приходили на водопой джейраны. Взяв ружья, они удалились от кочевья и возвратились к вечеру, неся подстреленных фазанов. Студитский приблизился к кибиткам и увидел: Тыкма и его джигиты моют скобелевского жеребца. Мылят мылом, скребут кошмой и обливают из ведер озерной водой. Капитан спросил:

— Что, Тыкма, загрязнился конь?

— Ай, доктор, не знаю, примет ли ак-паша своего скакуна, после того как кучанский ильхани подарил ему двух хороших коней?

Капитан улыбнулся и не стал мешать сердару.

XXX

Вешний день поливал солнечным теплом зазеленевшие предгорья. После обильных дождей с Копетдагских гор неслись мутные потоки. Овраги у Асхабада заполнились водой, и сотне Тыкмы-сердара пришлось объезжать их. К аулу он приблизился с севера, со стороны Каракумов. Его заметили свои, туркмены, и выехали встретить и проводить к ак-паше. Но и Тыкма, подъезжая, увидел в бинокль большой асхабадский курган и на нем множество кибиток. "Здесь все решится! — снова притронулся к его сердцу страх и отступил: — Пусть будет так, как угодно аллаху!"

Студитский и Оразмамед понимали его состояние и подбадривали:

— Все будет хорошо, Тыкма…

— В твою честь — целый праздник в Асхабаде!

Конная сотня Тыкмы ехала медленно, словно пробиралась в потемках. Но было светло, и вся предгорная равнина лежала перед сердаром. Кибитки скобелевцев стояли не только на кургане, но и около него. А правее, где раньше по пятницам шумели текинские базары, сейчас виднелись персидские шатры: это кучанский ильхани со своей конницей расположился лагерем. Тыкма с неприязнью подумал: "Сколько угодников у всякого сильного! И разве у меня их не было еще недавно? Были! Но теперь они все ползают на коленях перед ак-пашой".

Курган уже совсем был близко, и теснее стала толпа встречающих. Люди лезли под ноги лошади, приветствуя сердара: можно было подумать, он возвращается с победой. А он ехал, чтобы сложить оружие. И только знающий душу народа мог сказать, почему приветствуют так горячо Тыкму. Нет, это было не злорадство: вот, мол, и ты, сердар, как ни храбрился, а приехал на поклон к урусу! В приветствиях выражалась надежда простого люда: наконец-то окончатся всякие войны, перестанет литься бедняцкая кровь и воцарятся мир и спокойствие на туркменской земле.

Уже возле самого холма навстречу Тыкме-сердару выехали несколько русских офицеров и полусотня казаков во главе с полковником. Преградив дорогу гостю, полковник сухо сказал:

— Поверженный является к победителю без оружия. Почему же, сердар, при тебе сабля?

— С ним не только сабля, — сказал Студитский и, обернувшись, поманил пальцем джигита в белом тельпеке, на гнедом скакуне.

Джигит подъехал, хмурясь и боязливо оглядывая полковника и русских казаков. Это был младший сын Тыкмы, восьмилетний Ораз. Тыкма сказал полковнику:

— Я отдам оружие самому Скобелеву.

— Ну что ж, пусть будет по-вашему, — согласился полковник и посмотрел на холм.

Там, наверху, где расположилась большая часть русского лагеря и штаб командующего, чувствовалось движение: командующий готовился принять Тыкму-сердара с достоинством. Вскоре с плоской вершины кургана на склон спустился с генералами и офицерами Скобелев. Он был в суконном мундире при погонах и в фуражке. Ему поставили раскладной стул. Садиться он не стал и сказал начальнику штаба, чтобы разрешили Тыкме приблизиться.

Тыкма, ведя Шейново в поводу, а другой рукой подталкивая сына, поднялся на Горку. Тысячи туркмен, казаков, пехотинцев, кучанских курдов, собравшихся у подножия кургана, застыли в тревожном ожидании. Приблизившись к командующему, Тыкма опустился на одно колено, дрогнувшим голосом произнес:

— Великий ак-паша, прояви милость и прими заблудшего. Отныне и навсегда сердце мое, мысли мои и воля принадлежат великому русскому императору. Клянусь верно служить ему!

С этими словами Тыкма положил к ногам командующего свою саблю и подтолкнул вперед мальчика.

— Великий ак-паша, — опять заговорил Тыкма, — чтобы никогда не посетили тебя сомнения в моей преданности, возьми с собой в Петербург моего сына и сделай его царским офицером.

— Вот за это спасибо! — воскликнул Скобелев и повторил: — Вот за это спасибо!

Командующий подошел к Тыкме и по-дружески обнял его. Склонился к Оразу, спросил, как зовут.

Во время этой небольшой церемонии толпы, стоящие у кургана, восторженно переговаривались, выкрикивали "слава" и с нетерпением ждали, что будет дальше.

Скобелев принял коня, торопливо похлопал его по крутой лоснящейся шее, словно устыдился встречи с ним, и отдал поводья одному из офицеров. Тот увел Шейново наверх, где стояли кибитки. Генерал вернул Тыкме-сердару саблю, еще раз пожал руку и громко заговорил:

— Господа текинские ханы и ты, Тыкма-сердар! Не нынче, так завтра вам надлежит представить списки всех именитых людей Ахала. Сии правители будут называться вашим же словом — аксакалы. Каждому аксакалу кладу жалованье за усердную службу государю императору триста рублей в год. Аксакалы будут носить форменные халаты, которые мы в скором времени вам пришлем… Управляться Ахалтекинский оазис будет общинно. Оседлые туркмены подчинятся аксакальствам, а кочевники — волостям. Население поделим на четыре участка. Баминский — от Кизыл-Арвата до Арчмана, Дурунский — от Сунчи до Кизыл-Арвата, Геок-Тепинский — от Егянбатыр-Кала до Безмеина, Асхабадский — от Безмеина до Гяурса. Отныне и навсегда для населения вводятся подати. С земельных участков — харадж, со скота и права торговли — зекат. Сроки взноса податей: харадж — в августе, зекат — в мае… — Скобелев замолчал, подумал, что еще сказать, и обратился к Гродекову: — Приглашай ханов наверх…

Здесь, на Горке, армейские повара с помощью солдат расстелили в кибитках трофейные ковры, разложили на них посуду, ложки, вилки, пиалы — все, что имелось в вещевом складе. Гродеков распорядился выставить на ковры ром и водку, приготовить несколько казанов плова и побольше зеленого чая.

Казаны и кубы с кипятком задымились еще до начала церемонии. И теперь, когда ханы всех тридцати селений, от Кизыл-Арвата до Гяурса, поднялись на курган и стали усаживаться в кибитках, обед был готов. В кибитку вместе со Скобелевым и Гродековым вошли Тыкма-сердар с сыном, Софи и Худайберды. Остальные заняли места в других юртах. Заиграл на дворе духовой оркестр. Ханы, уже слышавшие эту оглушающую музыку, но не привыкшие к ней, зашевелились в