Сфера разума - Семен Слепынин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Змей Горыныч ждет вас, — сухо ответила на мое приветствие секретарша.
Я вошел в кабинет и молча положил на стол папку.
— Симфония? — с недоверчивым удивлением хмыкнул Змей Горыныч. — Послушаем. Наверняка барахло.
На прослушивании присутствовали Аристарх Фалелеич и секретарь-машинистка. Змей Горыныч, к моему немалому удивлению, обладал музыкальными знаниями и хорошим слухом.
— Не уловил главного, — на худой физиономии Змея Горыныча кривилась недобрая усмешка. — Композиция разваливается, нет основного мотива, который передавал бы дух нашего общества.
— Согласен! — воскликнул я, мигом вспомнив жуткий колокольный гул. — Вот послушайте, как будет звучать пронизывающий всю симфонию и цементирующий композицию лейтмотив.
Я внес в первую часть кое-какие изменения и вложил партитуру в специальный аппарат, воспроизводящий в звуках нотную запись. Послышалось вступление, в которое вплетался то затихающий, то грозно наплывающий гул колоколов ЦДП и его филиалов. Змей Горыныч вынужден был признать, что лейтмотив найден удачно. Об Аристархе Фалелеиче и говорить нечего: колокола всегда были его слабостью.
— Дельно, — сладко промурлыкал он. — Даем на доработку две недели.
Две недели — более чем царский подарок. За это время ученые успеют провести две заключительные серии экспериментов. Их результаты отпечатаются в моей памяти, и я сумею вовремя отсюда удрать.
Первая серия началась на другой же день. С утра из подвалов зданий, как тараканы из щелей, стали выползать шипящие, полупрозрачные и быстро исчезающие шары, которые я назвал информационными клубками. Прохожие с воплями разбегались и прятались по домам. Около полудня из леса прискакал конь с головой дракона. На площади он завертелся и превратился в дымный вихрь, в котором угадывались зыбкие очертания ведьмы. Скоро ведьма материализовалась и стабилизировалась. Но тут же взлетела вверх и лопнула, как мыльный пузырь, не оставив ни малейшего следа.
Я понимал: в далеком будущем на какой-нибудь внеземной станции ученые нащупывают способы управлять выбросами информационных полей. Здесь же их потоки и нити беспорядочно переплетаются и овеществляются в виде клубков или физически неустойчивых составных, гибридных образований — чудовищ, какие не могли присниться и в страшном сне.
Догадка эта подтвердилась, когда меня вызвали в департамент для опознания исторического персонажа. Аристарх Фалелеич, выглядевший смущенным и чуть испуганным, сказал:
— Ничего не можем понять. Попробуй поговорить с ним. Может быть, узнаешь, кто он?
В комнату ввели диковинное создание — мужчину с меняющейся, какой-то текучей внешностью. Сначала это был худощавый лысоватый человек, как вдруг тело его заколебалось, лицо стало разбухать, полнеть, а на голове возник пышный парик. И я как будто узнал его, видел не раз его портреты. Но вновь все заструилось, заколебалось и стало неузнаваемым.
Незнакомец уверял, что он великий писатель и философ. Даже имя присвоил себе исторически знаменитое, но такое же гибридно-составное и неуловимое, как он сам: Жан-Жак Диоген-Писемский. Подобно Жан-Жаку Руссо, он призывал вернуться к естественному состоянию и жить… в бочках. Потом, меняя внешность, забормотал до того уж несообразное, что Аристарх Фалелеич поморщился и махнул рукой: на костер! Однако сжечь Жан-Жака не успели, ибо он тут же закружился дымным шаром, завихрился и лопнул с пугающим пронзительным свистом.
— Я тоже становлюсь дурацким гибридом, — невесело усмехаясь, сказал мне вечером в кафе дядя Абу. — В моих жилах иногда вместо энергетической плазмы течет обыкновенная кровь.
— Ты очеловечиваешься! — убеждал я его. — Твоя физическая природа, лишаясь дьявольской силы, приходит в соответствие с изначальной человеческой сущностью. В лесу два коня, и мы вернемся на них домой.
Дядя Абу слушал меня с недоверчивым и унылым видом. Но вот он выпил рюмку коньяка, и щеки его порозовели, глаза повеселели и заблистали, увы, демонической отвагой.
— Я еще покажу себя! Тряхну богатырской силушкой!
На улицах и площадях, словно дождевые пузыри, продолжали вспухать и лопаться непонятные, наводящие суеверный ужас чудовища. Изгнанники чувствовали, что кто-то таинственный и могущественный подкрадывается к их миру и толкает его в пропасть. У драконов, чертей, вампиров, штурмбанфюреров — у всей этой человекоподобной нечисти опустились руки. К чему стараться, если близок конец света? Опустели цеха заводов, не слышно гула подземной лаборатории и даже звона колоколов.
Через день гибридные чудища перестали приходить. И мусорная яма Сферы Разума ожила, зашевелилась. Изгнанники лихорадочно спешили. Под землей они с дьявольской скоростью построили новую лабораторию, где загудели взятые из Памяти синхрофазотроны. Ходили слухи, что изобретается пушка, способная будто бы пробить дыру в барьере времени. А что, если скопившаяся здесь нечисть, все эти «промышленные отходы» сумеют вырваться на свободу и просочиться на цветущие поля будущего?
Опасность мне казалась реальной. Я решил незаметно проникнуть в лабораторию и оставить бомбу с часовым механизмом. Шаг отчаянный, и все закончилось бы скорее всего моим провалом.
Нежданно-негаданно выручил Алкаш. Не такой он простачок, каким казался. Хитрый Алкаш, видимо, давно что-то вынашивал и наконец осуществил свой дьявольский замысел: подкинул такую «бомбу», от взрыва которой мир изгнанников не смог оправиться уже никогда.
А началось все вроде бы с пустяка, которому на первых порах я не придал особого значения. Однажды я зашел к Алкашу поиграть в шахматы. В первой комнате за столом сидел Мефодий и с картами в руках с нетерпением поджидал моих конвоиров.
— А где Носач? — спросил его Крепыш.
— Там, с хозяином, — ухмыльнулся Мефодий и кивнул на дверь в соседнюю комнату.
Дверь распахнулась, и появился Носач. Но в каком виде! Мушкетерская форма обвисла, шпага волочилась по полу. Глаза Носача, прежде всегда унылые, светились весельем и задором. Нетвердым шагом Носач подошел ко мне и, протянув стакан с водкой, подмигнул:
— Выпьем, дружище!
— Не пью, — сухо ответил я, задетый запанибратским обращением черта.
Икнув, Носач поставил стакан перед Мефодием и предложил:
— Отведай еще раз.
Мефодий понюхал, поморщился, но, к моему величайшему изумлению, отпил полстакана.
— Видел? — смеялся Алкаш, когда мы остались с ним вдвоем. — Лед тронулся! Совратил я их! Великие трезвенники поддались искушению.
Сам Алкаш был уже навеселе, что не помешало ему довольно быстро поставить мне мат. Проиграл я и вторую партию. Свою неудачу я оправдывал тем, что беспокоил шум в соседней комнате. Я опасался, как бы чересчур оживленная игра в карты не закончилась потасовкой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});