Цемах Атлас (ешива). Том первый - Хаим Граде

— Конфрада, побойся Бога! — выдвинулся из угла, в котором он стоял все время, Вова Барбитолер. — Ты оставила меня с грудным младенцем и сказала, что едешь всего на несколько месяцев к брату. Годами я ждал тебя, годами!

— Я понимаю тебя, понимаю, — покачала женщина головой, как будто сочувствуя его горю. — Меня совсем не удивляет, что ты меня ждал. Где еще на свете такой старый бабник, как ты, мог найти такую красивую молодую женщину? Кто бы еще стал терпеть от тебя так много страданий, как я? Я действительно должна была бросить в Аргентине моего доброго, молодого, красивого мужа и моих детей, чтоб они были здоровы, и мчаться сломя голову к какому-то старому еврею с завшивленной бородой! Хе-хе-хе, — оскалилась Конфрада, и Герцка, стоявший у окна безо всякого выражения на лице, тоже оскалил зубы, как будто показывая, насколько он похож на мать.

Вова Барбитолер не мог свыкнуться с мыслью, что из-за какой-то толстомясой бабы с блеклыми, крашеными волосами он мордовал себя полтора десятка лет. Вместе с внезапно исчезнувшим влечением к ней его покинула и застарелая ненависть. Он стыдился и раскаивался, что из-за своего дурацкого помешательства поссорился чуть ли не со всем светом. Он только хотел выпросить у нее Герцку, чтобы не оставаться одному на старости лет. Однако задорный и ядовитый смешок Конфрады снова пробудил в нем ненависть. Мозг его вскипел, глаза вылезли из орбит. Он кричал и топал ногами:

— Распутница! Ты осталась такой же, какой была. Ты уже стара и уродлива и все-таки смеешься тем же распутным издевательским смехом, как в те времена, когда, бывало, возвращалась за полночь от своих любовников. Я с ума сходил, а ты смеялась: хе-хе-хе! Чтоб тебя так переломало, как ты поломала мою жизнь!

— У евреев есть закон и есть раввин, — вмешался какой-то еврейчик с ощипанной бородкой и козлиным голосом. — Они идут к раввину и просят его вынести приговор или помочь достигнуть компромисса. Зачем вам обливать друг друга грязью и выставлять себя на смех?!

— К раввину! К раввину! — бросился Вова к Конфраде. Однако она залихватски уперла руки в боки и бесстрашно рассмеялась ему прямо в лицо:

— Хорошо бы я выглядела, если бы ждала, пока раввины дадут мне разрешение выйти замуж! Я бы уже давно лежала под каким-нибудь камнем в Аргентине или в могиле в Вильне, точно так же, как загнанная тобой в могилу первая жена. Но ты ведь каждый день бегал молиться, ты ведь заглядывал во все горшки, проверяя, кошерно ли я готовлю. Так почему же ты не послушался раввинов и не послал мне разводного письма? Сам-то ты снова женился безо всякого развода. А я теперь должна идти с тобой к раввину?

— Я дам тебе развод, — просопел Вова, смертельно уставший от этой ссоры. — Если Герцка останется со мной, я дам тебе развод. Он мой сын, я его воспитывал.

— Ты уже старый человек и скоро умрешь, так зачем мне твое разводное письмо? — Конфрада посмотрела на него с жалостливым выражением на лице и заговорила так нежно, как только могла. — И почему ты просишь меня? Спроси его самого. Скажи, сынок, ты хочешь остаться с отцом? — Мать заранее радовалась ответу Герцки, который услышат все в комнате.

— Я поеду в Аргентину, а оттуда еще дальше, в другие страны, нарисованные на моих марках, — и Герцка повернулся к Хайклу: — Ага! Я поплыву по морю, а ты будешь просиживать скамейку. Ну, чья взяла?

Табачник увидел среди присутствовавших сына меламеда реб Шлойме-Моты, и на мгновение в его глазах промелькнула хитроватая разбойничья радость. Он поднял обе руки вверх и рассмеялся:

— Хайкеле тоже тут? Ты и твой ребе, этот валкеникский глава ешивы с глазами ангела смерти, вы оба затащили Герцку сюда! Чтобы вас обоих переломало вместе с этой распутницей!

Хайкл попятился, хотел выйти из комнаты — и не мог протолкаться сквозь тесную толпу набежавших отовсюду евреев. Конфрада весело взглянула на паренька, которого на чем свет стоит ругал Вова.

— Люди, которые хотя бы на пару месяцев спасли его от твоих рук, сделали большое доброе дело, — вздохнула она, посмотрела долгим взглядом на Герцку и повернулась к собравшимся, храня обеспокоенное выражение на лице. — Он уже юноша шестнадцати лет, а играет, как маленький ребенок. Чтоб у его отца было такое счастье, как он его воспитывал. Он бил его смертным боем, пока его мысли не смешались. Идите себе, евреи, идите себе на здоровье. Ищите себе лучшие развлечения, чем радоваться чужим бедам.

Собравшиеся, толкаясь, вышли из комнаты. Хайкл вышел вместе со всеми.

— Тьфу на вас! — сплюнул какой-то еврей. Он был готов поклясться, что эта баба в Аргентине работает бандершей в веселом доме. Другой еврей пробурчал:

— Артистка! Достаточно только на нее взглянуть, чтобы понять, как она ему выедает печенки.

Третий вздохнул:

— Ой, какая нечестивица! Но и муж не лучше, не еврей, а просто убийца какой-то.

Валкеникские евреи разбежались по домам, на рынок, в лавки, а Хайкл ушел в синагогу. Однако он несколько раз оглядывался, словно опасаясь, что Вова Барбитолер погонится за ним с палкой.

Глава 13

Сцена на постоялом дворе взволновала Валкеники. Обыватели пожимали плечами: с таким типом глава ешивы завел войну? Из такого негодного сына он хотел сделать сына Торы? В дальних переулках смеялись: из свиного хвоста штраймл[153] не пошьешь. И этого босяка привез глава ешивы, чтобы мы его тут терпели? Однако Цемаха больше не интересовало, что о нем говорят. Он ждал, словно вынесения приговора, встречи с табачником — и дождался. Вова Барбитолер на час оставил Конфраду с Герцкой на постоялом дворе и разузнал, где живет глава ешивы. Он пришел утром и застал всех за завтраком. В доме воцарилась мертвая тишина. Хана-Лея обеспокоенно посмотрела на старого отца, а Роня напуганно — на директора ешивы, который посерел, как пепел. Однако табачник не стал устраивать скандала, как все ожидали. Он уселся на скамью у окна, и его налитые кровью глаза начали блуждать по людям, сидевшим за столом. Его взгляд остановился на старом резнике, и он рассмеялся тихим смешком безумца:

— Я умолял вашего главу ешивы, чтобы он не вмешивался в мою жизнь. У меня и без него хватает неприятностей. Однако он воевал со мной до тех пор, пока не заполучил моего мальчика. Я предупреждал его, что мать Герцки из Аргентины и ее братья из Вильны хотят его выкрасть. Он заверял меня, что будет его беречь как зеницу ока. Теперь я узнал, что мой сын захаживал к худшему из евреев этого местечка, к вору. Так вот этот вор вместе с дядьями Герцки все и устроил, чтобы мать Герцки приехала из Аргентины и забрала его. Вот так ваш глава ешивы его берег!

Реб Липа-Йося и члены его семьи ждали ответа реб Цемаха. Однако было похоже, что тот никак не может вспомнить, чем он был так занят, что забыл следить, с кем водит компанию его ученик. Роня смотрела на него со страхом, словно просила не вспоминать, чем он был занят. Ответил тихий реб Менахем-Мендл. Он сказал, что даже если бы за этим учеником следили в тысячу глаз, нельзя было гарантировать, что его мать не приедет. То же самое произошло бы и в Вильне.

— В Вильне она бы его не нашла. Если бы он был в Вильне, я бы узнал, что она приезжает забрать его, и она никогда в жизни его бы не нашла. — Вова Барбитолер вытер крупные капли пота со своего лица и с растрепанной бороды. — Вы, реб Менахем-Мендл, не виноваты. Виноват ваш товарищ. Бог послал его, чтобы он приносил мне неприятности, и он выполнил данное ему поручение.

Табачник встал и качнулся, направляясь к двери. Уже положив руку на задвижку, он снова повернулся и заговорил со старым резником:

— Я должен бы остаться в местечке и сделать так, чтобы ему пришлось бежать отсюда. Мне так и так незачем возвращаться домой. Мой дом для меня пуст и тосклив. Однако, хотя все добропорядочные евреи избегают меня, я не хочу разрушать ешиву, как он разрушил мою жизнь и как он разрушает все, к чему прикасается.

Вова Барбитолер вышел, и за столом стало так тихо, что было слышно, как из крана на кухне в жестяную раковину падают редкие капли воды. Роня смотрела на директора ешивы, широко распахнув глаза и испуганно дрожа всем телом, как будто холодные капли воды из крана на кухне капали ей на голову.

Около полудня Цемах вошел в синагогу. Младшие ученики стояли у окон и смотрели на улицу. Увидев входящего главу ешивы, они вернулись к своим томам Гемары, но продолжали посматривать за окно. Цемах уселся в углу у восточной стены и загородился книгой, поставленной на стендер. Разгоряченный мальчишка-ешиботник вбежал с криком:

— Уже едут!

Ученики, которые были родом из самих Валкеников, бросились наружу. Для них ешива была еще наполовину хедером. Ученики, происходившие из других местечек, и младшие, и старшие, остались на своих местах. Только Мейлахка-виленчанин не выдержал. С восторгом ребенка, который бежит за укатившимся обручем, он бросился на улицу вслед за ватагой местных мальчишек. Директор ешивы и Хайкл-виленчанин подняли головы над стендерами и, оба виновные в приезде Герцки в Валкеники, переглянулись.