Театр ужасов - Андрей Вячеславович Иванов

правды, как всегда. Что касалось меня, это точно: вранье, только вранье. Я ехал на электричке в центр, как под дозой барбитурата. В подавленном состоянии тупо смотрел в окно. Столбы. Граффити. Станции. На долю мгновения мне показалось, что я подъезжаю к Москве. И я все думал: как он так мог, подонок, как мог он со мной так подло поступить? Во мне шевелились им произнесенные слова, жесты, его тонкие длинные руки, его плащ, воротник которого топорщился, и кривой рот, обрамленный жесткой седоватой щетиной, его бегающие трусливые глазки, его длинноватые волосы… Он мне еще нравился. Все так стремительно перевернулось, что он оставил меня влюбленным. Черт, я помнил запах его комнаты, вид из окна, меня держала и мучила улица, по которой мы с ним гуляли, и парк… Он стоял и кривлялся в моем сознании. Проворачивался, как куколка в зеркальной шкатулке, размноженная отражениями. Я был не в состоянии подобрать его пантомиме наиболее подходящей формулировки, мой ум плавился от усилия выдумать или пришпилить к нему кем-то уже произнесенный парадокс, силлогизм или какое-нибудь пошлое клише, этикетку с какими-нибудь избитыми словами, вроде c’est la vie или que sera sera. Ну, что-нибудь! Потому что это была полная неожиданность. У него остались какие-то мои вещи… Мы не дописали статью для одного американского интернет-издания… Нам обещали сто двадцать долларов… Что-то начиналось, росток новой жизни… И чахлая осень за окном, провода и граффити… Теперь что, спрашивал я себя, теперь что – Америка, что ли? А что мне Америка? Или что я Америке? Что я ей, этой зажравшейся Америке? Кого она только не съела… Сколько судеб… Что ей проглотить еще одну жалкую козявку… Так я думал, глядя из окна на прохожих, смотрел на пассажиров, в их лицах светились домашние мысли, повседневные и уютные, я им завидовал: комфортно так ехать или идти в магазин, выскочил купить масло или пивка, одна нога тут, другая дома, дома тебя ждут мелкие заботы, не космические, не экзистенциализм, а быт, твою мать, все решает быт, а не «быть или не быть»! А у меня: мысли обо всем сразу. У меня в сознании панно, фреска, панорама, эпос, запахи, беженский хайм еще перед глазами, высокие негры, что шлялись по той стороне улицы, покуривая марихуану и жмурясь на солнце, я смотрел на них из его окна, мы их фотографировали по очереди, вырывая друг у друга фотоаппарат! Мы сделали много фотографий, все осталось у него, в Европе, которая меня абортировала, все те отпечатки пальцев, что я оставил на телах одиноких сломленных людишек, мужчины, женщины, дети, которых запечатлело мое сознание, фрагменты чужой жизни, вещи, сны, упакованные в коробки из-под фруктов или бытовой техники, эти квартиры одиноких людей – absolut unheimlich, mein Freund![17] Вообрази этих мужиков, одиноких скитальцев, представь, что ты один из них, мне это легко представить, потому что я с ними спал, я проникал в них, они стонали и плакали у меня на груди, урчали от удовольствия с моим членом во рту, я их насквозь вижу, знаю, каково им было, представь, вот ты бросаешь все, чем ты был, а затем, будто мстя тебе за твою измену, составляющие твою суть части начинают расползаться, выдергивая запущенные в твою психику корешки, унося частички тебя: уходит жена, которая – как это свойственно женщинам – крепче стоит на ногах, мыслит яснее, потому как по жизни трезвее, уходят дети, потому что ты отстал, они уходят вперед, шагая в ногу с новым обществом, в которое ты их привез, и вот ты сидишь на своих коробках в грязных штанах и рваных носках, с сигаретой в руке, небритый, похмельный русский мечтатель или попросту дуралей в центре Вселенной, голодранец в полупустой квартире, твои картины, стихи, рукописи никому не нужны, и вот эти липкие пальцы, которые с жадностью сплетались с моими, лихорадочные жадные губы, которые торопились по-братски, а затем полюбовно слиться с моими губами, пропитавшись осознанием своей никчемности, эти пальцы суют мне деньги, лишь бы избавиться от меня, лишь бы убрался, точно я бес какой-то, и я, голодный, выброшенный из очередной халупы очередного неудачника, купил билет прямо в центр, весь день впереди, делать нечего, денег почти не осталось, выпил пива, стало еще хуже, в полном расстройстве шатаюсь по городу, как Франц Биберкопф… Биберкопф забрел к старым каббалистам, а я попал на неизвестного мне Барни. Судя по фотографиям и плакатам, это нечто. Сел в зале, от всех подальше, людей было мало, думал, что из шестичасового сеанса половину просплю, а другую половину буду думать о своем, начинаю смотреть и понимаю, что не могу оторваться, не могу ни о чем думать, я забыл все – триста семьдесят пять евро, Марцан, унижение, завиральные блоги, билет в Москву, ночлежки и хаймы, позор и безденежье – все ушло, растаяло, как туман, остался только экран, умиротворяющая красота! Я сам не заметил, как это случилось. Все произошло почти механически. Моя рука заползает в карман и – оргазм! Никакого усилия. Так естественно, так органично, так в жилу! Понимаешь, в жилу!Метель

Так, теперь в банкомат. У меня есть всякие обязательства. Пока тебя разрывают между Россией и Европой… ты все еще тут, на своем пятачке, ты все еще должен что-то делать, оставаться собой и за каждый поступок отвечать.

Снег, ветер… Ну и погодка! А кто-то сейчас стоит перед российским посольством на Пикк с плакатами – Вон из Украины!!! Власть Воров и Убийц! Свободу Сенцову!.. Я тоже должен бы, но я иду в банкомат. Не верю я, что Россия расколдуется. Да, власть воров и убийц – а когда в России было иначе? Всегда были узурпаторы, и всегда были послушные псы. Так почему я из-за этого должен разрываться? Я никому ничего не должен. Перед кем отвечать? Клал я на Трампутина! Клал на брекзит, пускай отъезжают! Больше – меньше – все равно. Живите с этим дерьмом сами, я не хочу. У меня полно всяких дел, с которыми мне не справиться, и я должен разрываться из-за русской культуры… Пусть Томилин вскрикивает и притопывает, колдун несчастный! Мне решительно все равно, есть русская культура в Эстонии или нет ее. Положить ничтожные деньги на счет. Завтра последний день оплаты за квартиру. Я не один живу. Может, если б один жил, так и не платил бы, и сдох бы давно на улице.

Опять афиша! Все еще попадаются… Сорвал, скомкал, яростно запихал в урну. Люди смотрели на меня как на сумасшедшего. Ну и смотрите. Все равно. Я шел