Затерянный дозор. Лучшая фантастика 2017 (сборник) - Владимир Васильев

— Говори уж прямо — ведьма. Можно окрестить, тогда её судьба станет людской. Но нужно, чтобы она сама захотела.

— М-да… Боюсь, преподобный Руни заартачится. Только представьте, мэм, — мы приведём Куу в церковь и всё расскажем. Если его кондрашка не хватит, он нам расхохочется в лицо, и только. Опять же, кого попало не крестят. У ребёнка должна быть метрика, родители… А тут? Поди докажи ему, что она законнорожденная.

— Да хоть бы и докажем… — вздохнула Ройзин. — Наши порядки — не для ши. Куда её потом отправят, понимаешь?

Шон понимал. Безродным сиротам один путь — в промышленное училище, под начало суровых монахинь. Кайся и вкалывай, кайся и вкалывай…

«Девчонку там затуркают до… я не знаю, до чего. От подземелья в холме всё отличие, что живая».

Внезапно Шону стало стыдно за страну.

«Что, если в самом деле к нам явилась ши? И как встречаем?.. Сэндвичем, нарами в клетке. Баландой и карцером в промышленной школе. Тьфу, до чего ж мы опустились!»

Из детских книжек ему вспомнилось о ши — «Самые красивые, самые изысканные в одежде и оружии, самые искусные в игре на музыкальных инструментах, самые одарённые умом из всех, кто когда-либо приходил в Ирландию…».

А теперь? Мать-ши, умирая с голоду, бредёт в холм, накормить дочку крадеными консервами…

— Вы правы, мэм, — не вариант. Другие есть?

— Считай, нет. Только сменять судьбу на жизнь.

— Это как?

— Свою жизнь на её судьбу. Тогда, глядишь, и унесёт её… а вот куда, нам не дано знать, сынок. Может, потом узнаем, когда сами отправимся… — Миссис О’Хара поднялась, кряхтя и потирая поясницу. — В общем, корми, ухаживай. Делай что должен. Если спросить захочешь, я рядом. Приводи её мыться ко мне, к вечеру воды нагрею.

Шон занимался стряпнёй, когда из двери донеслась протяжная, звонкоголосая песня проснувшейся Куу:

Видела я страну добрую, светлую,Нет там обмана и ложь неведомаТам обитают — мне так сказали —Те, кто покинул землю печали.Там тени ласковы, ночь не страшна,Там золотая кошка гуляет…

И хотя пела она на языке королевских бардов, которые давно стали землёй, каждое слово было понятно и отдавалось в душе Шона переливами струн арфы.

— Славно поёшь, Куу, — похвалил он её, входя с тарелкой бобов. — В хоре отца Руни ты стала бы главной. А вот и обед! Выбирайся из клетки. Прости, что не нашёл тебе лучшей постели.

Уговаривать девчонку не пришлось, её ложка так и замелькала. Глядя, как она уписывает бобы, Шон невольно забыл, что там накаркала старуха. На щеках Куу появился румянец, отдых и тепло шли ей на пользу.

— Видишь ли, я тут переговорил с одной знающей особой… К слову, она прислала тебе чулки, ботинки и большую шаль — вроде пальто с пуговицами вам не по нутру. Так вот эта дама считает, что твоя мама отбыла куда следует.

— На восход или на закат? — спросила Куу, погрустнев.

— Лучше спросишь у неё самой. Вечером она ждёт тебя купаться. У неё есть кот…

— Кот! — Её глаза, потускневшие было, вновь оживились.

— Он тебе понравится. Знаешь, детка, рядом с тобой мне становится жаль, что я один на казённой квартире живу — да хуже, на рабочем месте. Так уж сложилось… Есть чай, будешь пить?

— А можно мне попросить молока?

С изумлением Шон отметил, что за день даже не понюхал виски.

— Хоть пинту. Сейчас согрею.

— Ты возвращайся поскорее, мне с тобой лучше.

«Надо было с самого начала, как вселился, кошку завести, — запоздало жалел Шон, вливая молоко в кастрюльку. — Она бы с Томом спелась и котят мне принесла. Дом без ребёнка или кошки — значит без любви и радости…»

Но и в разговоре, и в молчании душу гнела забота — как быть дальше? Рапорта он не писал, в Ан-Клохан не звонил, а ведь придётся, сколько ни оттягивай.

Поднося Куу чашку дымящегося молока — с куском сливочного масла, горло смягчить, — он глянул на улицу поверх занавески. К лавке Ройзин опять кто-то идёт. Ишь, зачастили. Будто у всех разом позаканчивались сахар, крупы и приправы. Коннемарцы народ жутко любознательный, и чего сами не узнают, спросят у соседей. А где новостей почерпнуть, как не у бакалейщицы?

«Интересно, о чём Ройзин с ними говорит?.. Публика у болот живёт дремучая, всем им бабки на ночь одни сказки пели. Что шельта от посёлка на восток не бродят, все лучше меня знают — на то есть разведка в лице братьев Класки и ловцов беглых пони. Значит, выводы уже сделали».

Понятие о том, что Куу явилась из холма, Шон зарубил на уме — для ясности, поскольку другие версии были одна глупее другой. Шельта, отшельники и прочие нелепицы годятся для воскресных газетёнок, почитать со скуки.

На трезвую голову это было даже логично. Осталось звякнуть в Ан-Клохан и убедиться, что мама-ши исчезла из покойницкой как дым, во плоти улетев за горизонт.

Но здравый смысл где-то внутри ещё глухо шумел, негодовал, и Шон решился.

— Куу, будь ласкова, сделай для меня что-нибудь… такое.

— Что? — улыбнулась девчонка.

— Даже не знаю. Можешь превратить воду… в пиво?

Чуть не сказал «в виски», но сдержался. Что ши об ирландцах подумает? Решит — как были забулдыги тыщу лет, так и остались.

— Не-а, — огорчившись, Куу помотала головой.

— Тогда… чтобы на столе возникла… жареная рыба! Лосось.

— Мне его жалко, он живой. — Теперь Куу насупилась.

— Та-ак… а что ты можешь?

— Н-ну… голоса позвать.

— Давай. — Шон сел поудобнее, огляделся, а Куу, странно сгибая пальцы, стала шептать на них. Потом вдруг уронила руки на колени и, опустив лицо, тихо проговорила:

— Я не буду. Прости. Ты её услышишь и заплачешь, а потом на меня рассердишься…

У Шона в груди перехватило, чего давно уж не случалось.

— Ты… ты подслушала нас с Ройзин?..

И тотчас понял, что обвиняет девчонку напрасно — она спала как сытый барсучонок. Ни человек, ни ши не может, проснувшись, петь о золотых кошках, если до этого узнал, что скоро станет ничем.

— Её Уна звали, Уна Манахан, — еле слышно продолжала Куу, глядя в сторону. — Это у тебя внутри болит, где сердце. У вас должен был…

— Лучше помолчи, — сипло выдавил Шон. — И никаких голосов, ясно?

— …а то ты мне не веришь. Вон у тебя цветок засох — хочешь, я его поправлю?

— Да, займись. С цветком — можно.

Пока она оглядывала скукожившуюся в горшке на подоконнике герань, Шон с трудом приходил в себя. Сама мысль, что вдруг бы он услышал голос Уны, кидала его то в жар, то в холод. Вот уж правы старики — ши в доме не к добру!..

Между тем Куу, раздвинув занавески, бережно потрогала стебель и жухлые листья, сбегала босиком — топ-топ-топ — на кухоньку, принесла полковша воды и, поливая цветок, тихонько запела:

Поднимайся, вода, от земли к небуПо жилам, по стеблю, по живому телу.Наливайся, зелень, свежим соком,Встань, как живое, что было безводно,Цвет и плод дай, что было бесплодно,От Небесной Луны прими обновленье…

Наскоро проморгавшись от своих терзаний, Шон воочию узрел разом три зрелища.

На глазах у него задохлый цветок позеленел и выпрямился, подняв листочки.

С той стороны окна, отвесив челюсти, на них таращились братья Класки.

А поющая Куу становилась какой-то прозрачной, вроде матового стекла, — сквозь неё Шон смутно различал цветок и подоконник.

— Стой. Всё, хватит, — подступил он сзади. Взяв её за плечо, чтоб не упорхнула, другой рукой Шон отобрал ковш. Грозно зыркнул на братьев — «А ну брысь, тут вам не цирк».

Куу пошатнулась, он подхватил её.

— Ну-ка, ляг. Э, да ты похолодела… Знаешь… прости, зря я с просьбой полез. Сейчас ещё бобы открою, разогрею. Больше не надо чудес, ни-ни, договорились? Сил у тебя мало, надо их беречь…

— Я хотела как лучше, — лепетала Куу, держа Шона за руку. Ладони у неё остывали. — Есть ещё молоко с маслом?

— Будет. Жди. — Он укрыл её одеялом и выметнулся за порог. Братья-браконьеры ещё топтались возле участка, обалдело спрашивая друг дружку:

— Ты видал?

— Не, а ты видал?..

— Оба ко мне, — позвал Шон тоном, не допускавшим возражений. — К молочнику, мухой. Две пинты молока, полфунта масла — брать лучшее. Ей.

Братьев как сдуло. Они мастера были по пустошам с дробовиками бегать, но чтоб так быстро — Шон и вообразить не мог.

Примчавшись назад, братья доложили — молочник всего дал вдвое больше, прибавил творога и не взял за продукты ни фартинга, сказав только: «Ей».

К вечеру Куу отудобела и перестала казаться матовой, даже вполне бодро обулась. Погода над Бале-Конылой с утра держалась тихая и светлая, но Шон настоял — «Обвяжись шалью». Ему казалось, что девочку следует держать в обёртке, как чайник под ватной стёганкой, иначе тепло тела рассеется, тут и конец.