Идем на восток! Как росла Россия - Лев Вершинин

Глава XXX. Амурские волны (2)

Китайские предупреждения

Status quo, определенный в Нерчинске, худо-бедно держался 35 лет. Срок не то чтобы большой, но и не малый. Многое за это время изменилось. Долгое царствование императора Канси оказалось благотворным для Поднебесной. Оживилась и окрепла экономика, стабилизировались общественные отношения, понемногу (при активном содействии властей) сглаживались отношения между вояками-маньчжурами и людьми хань, элиту которых уже не резали за малейший взгляд искоса, но, напротив, всеми средствами прикармливали, вовлекая в управление государством. Неудивительно, что XVIII век стал эпохой величия; на месте разрушенной, почти несуществующей страны возникла богатая, мощная, невероятно агрессивная держава, развивавшая военную активность по всем направлениям, от Джунгарии до Тибета, и на всех фронтах решающая задачи, не считаясь со средствами. Средства коммуникации в те дни оставляли желать много лучшего, однако о многом из сказанного в Петербурге знали и, учитывая неизбежность усиления «натиска на восток», беспокоились. Поэтому в 1724 году, когда император Юнжчэн, сменивший казавшегося вечным Канси, неожиданно известил российское правительство о желании наладить контакты, решить все проблемы и подписать окончательный, «вечный» мир, решение было принято незамедлительно. Уже в октябре 1725 года полночный посол Савва Рагузинский прибыл в Пекин, где был принят с подчеркнутым уважением. Однако на первой же «конференции», как только была оглашена повестка переговоров, подготовленная хозяевами, стало ясно: легко не будет. Красиво рассказав, сколь важна для мира во всем мире дружба навек двух великих держав и вскользь, как легко решаемое, перечислив возможные торговые и гуманитарные преференции, принимающая сторона без особых экивоков сообщила, что основной темой встречи видит более чем назревший вопрос об уточнении границ. Конкретно речь шла о нескольких небольших районах, якобы ошибочно переданных России и ныне заселенных российскими подданными, однако в подтексте, как позже напишет в отчете Рагузинский, наличествовал (не цитата) прозрачный намек на желание Пекина уточнить «уровень суверенитета» Китая над левым берегом Амура. Иными словами, снять «запрет на колонизацию» – безусловно, формально, всего лишь формально, Поднебесная готова дать любые гарантии того, что никаких переселенцев на Амур не направит.

Что интересно, китайская сторона, скорее всего, не лукавила. С точки зрения миграционной политики северные территории Пекину были абсолютно не интересны. Совсем иное дело – принципы. Считая себя безусловными правопреемниками предыдущих, «полноценно китайских» династий, Цины придерживались (лучше, наверное, сказать – исповедовали) точки зрения, согласно которой Поднебесная не может терять принадлежащие ей территории, даже если право на обладание ими крайне сомнительно и даже если такое право существует только в воображении политиков. Глубинный смысл китайских требований заключался в том, что, дай Рагузинский хотя бы малейшую слабину, следствием, возможно и даже наверняка не сразу, а лет через 10–20, но непременно стали бы претензии на «ничейное» Приморье и требования пересмотра рубежей «русских» территорий. Между прочим, учитывая отсутствие демаркации, не лишенное оснований, и ежели не «аж до Якутска», как при Канси, то что-то типа того. Разобравшись в сюжете, Рагузинский выстроил блестящую контратаку. С кем, собственно, – уточнил он, – заключался договор в Нерчинске? Явно не с Китаем, поскольку Поднебесной северные края никогда не принадлежали, а с Домом Цин, как представителем на тот момент еще не совсем интегрированной с Китаем маньчжурской Чоусянь. Да, на сегодня ситуация в корне изменилась, и ревизия договора предлагается правительством Китая. Но, в таком случае, не логично ли будет вернуться к «нулевому варианту», позволив российским войскам занять ставшие вдруг спорными территории «буферной зоны» (бывшего Албазинского воеводства), и уже с позиции «силового равновесия» продолжать это, бесспорно, интересное и важное обсуждение? Конечно, такой вариант поставит под сомнение легитимность Дома Цин относительно Поднебесной по состоянию на 1689 год, но чем не пожертвуешь ради справедливой демаркации границ?

Короче, Савва разливался соловьем, прекрасно сознавая и то, что занимается галимой софистикой, и то, что опытные китайские дипломаты это тоже прекрасно сознают. Однако ловушка была безупречна. Принять предложение российского посла означало для усиленно «китаизирующихся» Цинов гласно заявить о том, о чем они и кнутом, и, начиная с эпохи Канси, многими-многими пряниками пытались заставить забыть китайскую элиту, – о себе как о захватчиках, оккупантах и варварах, не столь уж давно заливших Поднебесную кровью. Никаких встречных предложений придумать не смог даже консилиум лучших юристов-международников, собранный по приказу Сына Неба. Единственной альтернативой могла бы стать угроза силой, и угроза эта была бы вполне реальной, поскольку в то время и в тех местах противопоставить войскам Поднебесной русским было фактически нечего, однако обострять до такой степени в планы Цинов не входило совершенно. Во-первых, об успехах России при Петре они были, хоть и в искаженном виде, но информированы, во-вторых же, и в-главных, переступать «красную линию» во имя голого принципа, имея в активе тяжелейшую войну с ойрато-тибетской коалицией, а в планах – экспедиции в юго-восточную Азию, они вовсе не собирались. В итоге, выдержав более трех десятков «конференций» и две аудиенции у Сына Неба, одна из которых прошла даже (невиданное дело!) «без галстуков», Савва не отступил ни на шаг, буквально выдавив из китайцев признание «принципа Тория» («Пусть каждый владеет тем, что ему принадлежало»). И, соответственно, заявление об отсутствии претензий к статусу «буферной зоны». На таких условиях 21 октября и был подписан договор, названый Кяхтинским (по месту, где в 1728 году состоялся обмен ратифицированными текстами) и переводящий отношения стран из «условно-мирных» в «конструктивные» (регулярная торговля, льготный таможенный режим). А то и в «дружеские». По крайней мере, трудно оценить иначе согласие Цинов, ревностно оберегавших официозное конфуцианство, на открытие в Пекине русской духовной миссии, имеющей право проповедовать среди китайцев православие…

При полном непротивлении сторон

Ни много ни мало 130 лет Кяхтинский договор определял отношения двух империй и всех вполне устраивал. Китай менялся. Цины уничтожили Джунгарию, покорили Тибет, припугнули Вьетнам и Бирму, однако понемногу скатывались в застой, а в поисках выхода (что поделать, элиты портятся быстро) принимая худшие из возможных мер, вроде новой волны «второсортизации» китайцев и закрытия страны от «вредных влияний» извне. Вновь, как сто с лишним лет назад, страну захлестнула волна крестьянских восстаний, подготовленных тайными обществами, из поколения в поколение мечтавшими изгнать «варваров» и восстановить в Поднебесной «золотой век» династии Мин, о которой уже никто ничего конкретного не помнил, в связи с чем популярность ее выросла неимоверно. Пиком, но отнюдь не завершением серии бунтов стала гигантская война Белого Лотоса, разорившая и обескровившая самые богатые провинции. В 1840–1842 годах прогремела т. н. «Первая Опиумная», показавшая, что правительство, даже желая чего-то хорошего, мало на что способно, зато «заморские черти» могут при желании поставить Поднебесную на колени. Менялась и Россия. Пережив век золотой Екатерины, и дней Александровых прекрасное начало, и суровые времена Николая Палыча, она вошла в эпоху крутого подъема, и проблема освоения Дальнего Востока, а значит, в первую очередь, судоходства по Амуру, наконец-то сделалась достаточно актуальной.

По столь уважительным причинам в 1858 году повторилась ситуация 1724-го, только на сей раз инициатором ревизии стал не Пекин, а Петербург. Суть дела была прагматична до боли: Китай считал «буферную зону» пусть и условно, но своей, но был в этом смысле «собакой на сене», а Россия в этих территориях нуждалась и намеревалась их взять под себя, поскольку Китай не мог воспрепятствовать. Естественный цинизм Госпожи Политики, однако, смягчался тем фактом, что у России имелись куда большие основания предъявлять Цинам претензии, нежели у Юнчженя век с лишним назад: в начале XIX столетия, стремясь сбить волну восстаний, китайские власти отменили несколько сот второстепенных запретов, раздражавших крестьянство, в том числе и указ о смертной казни за самовольное переселение на левый берег Амура. В силу удаленности и непростого климата данная поблажка никаких особых последствий не имела – за полвека в «буферной зоне» обосновалось едва ли тысячи три китайскоподданных, но с точки зрения буквы нарушение было безусловным, грубым и давало России право требовать компенсации. Еще одним аргументом на переговорах, состоявшихся в Айгуне, стало напоминание русской делегацией китайским vis-a-vis насчет обстоятельств, при которых был установлен имеющийся status quo. Китайцам напомнили и о «почетной страже» князя Сонготу, и о флотилии адмирала Шархода, и о вероломном, без объявления войны нападении на Албазин, стоявший, кстати, на земле, никогда Китаю не принадлежавшей, а впервые освоенной русскими казаками.