Мифы древности - Ближний Восток - Александр Немировский

В этом отношении наиболее показательны метаморфозы змея, появившегося первоначально как существо, высказавшее сомнение в правдивости творца и наказанное за это (Быт., 3). В дальнейшем змея стали называть «сатаной» (евр. «сатан» — «противник», "наветчик") (I Цар., 29: 4; II Цар., 19: 23). В послепленный период сатаной уже зовут одного из "сынов божьих", который по поручению Йахве должен был выполнять функции обвинителя (Зах., 3: 1 и др.). И лишь позднее под влиянием дуализма персидской религии сатана превращается в особое сверхъестественное существо и в главу невидимых сил, враждебных богу. Несмотря на это, Сатана не стал равновеликим противником Йахве, каким был Хаос и его порождения в вавилонской и угаритской религиях. Он мог ужаснуть людей, но самому богу не был страшен. Спор между Йахве и «противоречащим» ему (в книге "Иова") — лишь риторический и художественный прием с целью доказать сомневающимся могущество бога.

Крайняя редкость употребления в Пятикнижии титула «царь» применительно к Йахве указывает на то, что ветхозаветные авторы, сообщая об отдаленном прошлом, старались избегать этого обозначения, — видимо, оно не присутствовало в памятниках народной поэзии, служивших им источниками. С другой стороны, наделению Йахве царским титулом могло препятствовать отрицательное отношение народа и жречества к царской власти. Свидетельством этого является как известная библейская притча о выборе царя деревьями, так и вложенное в уста Самуила осуждение царской власти. Все это говорит в пользу того, что титул «царь» применительно к Йахве современен появлению царской власти Давида и Соломона. В соответствии с господствующей на Переднем Востоке идеологией цари стремились использовать представления о царе-боге для укрепления своего авторитета и могущества. При этом источником, оказавшим влияние на формирование концепции Йахве-царя, мог быть ханаанский культ Баала.

Специалисты считают, что первые пять книг Библии сформировались не ранее Х в. до н. э. [3]. Однако, в них речь идет о событиях (воображаемых или исторических), имевших место в XVII–XIII вв. до н. э., когда у евреев не было письменности. Соответственно, в распоряжении авторов Пятикнижия были фольклорные памятники. Опираясь на них, жрецы и писцы царских канцелярий изложили события, исходя из интересов складывающегося яхвизма (веры в Йахве, бога одного из двенадцати племен Израиля — Иуды (Иехуды), из которого происходили цари Давид и Соломон). Первоначально племя Иуды было на второстепенных ролях, а Йахве был не единственным богом израильских племен, а одним из многих племенных богов. Иудейское единобожие, связываемое в Пятикнижии с исходом из Египта и деятельностью Моисея, было у древних евреев следствием длительного общественно-политического и религиозного развития, стимулированного завоеванием евреями страны Ханаан.

Таковы некоторые пояснения, предваряющие наше вступление в мир мифов Пятикнижия. Да, это мифы, потому что только в мифах, а не в реальной жизни, происходят чудеса: расступаются моря, животные говорят человеческим языком, по мановению руки праведника останавливаются небесные светила и т. п. Да, это мифы, отражающие примитивное сознание древних кочевников и земледельцев. Но мы не можем от них избавиться, ибо они пронизывают нашу культуру, наше искусство, наше сознание. Не можем и не хотим!

В текстах Пятикнижия много такого, что сегодня может быть понято только ученым, знатоком религий, истории, быта, фольклора и языков народов Ближнего Востока. Сквозь сдержанность и сухость хроникальных повествований прорываются потоки поэзии, словно бы хлынувшие из небесной тверди через окна, внезапно распахнутые творцом. Эти бурные потоки носят имена «Экклезиаст», с его чеканной, ритмической прозой, или "Песня песней", с её лирической проникновенностью. Но множество живительных ручьев создают оазисы поэзии в самых неожиданных местах этой удивительной книги.

Вот, например, рассказ о заговорившей ослице Валаама, пытающейся остановить своего хозяина от его намерений проклясть Израиль. Валаам все же взбирается на холм, чтобы совершить злодеяние. Но вместо проклятия из уст его вырывается благословение: "Как прекрасны шатры твои, Иаков, жилища твои, Израиль! Расстилаются они, как долины, как сады при реке, как алойные деревья, насажденные Господом, как кедры при водах" (Числ., 24: 5 — 6).

Моисей, страдавший дефектами речи, на пороге страны обетованной поет свою лебединую песнь, которая плохо согласуется с его обликом человека косноязычного: "Внемли, небо, я буду говорить. И да слышит земля изречения уст моих! Польется, как дождь, учение мое, брызнет, как роса, речь моя, хлынет, как ливень на землю и как сильный дождь на траву!" (Втор., 32:1 3).

Неожиданность подобных поэтических всплесков соответствует природе, в которой вырос народ-творец Ветхого Завета. Поэзия библейских мифов — это оазисы в пустыне с их яркой зеленью и свежестью, которые так контрастируют с окружающими песками.

Двенадцать колен Израиля отождествляются с двенадцатью драгоценными камнями (рубином, топазом, бериллом, яхонтом, агатом, изумрудом, карбункулом, сапфиром, аметистом, хризолитом, ониксом, ясписом (Исх., 39: 10 — 13). Колено Рувима сравнивается с крепостью, верхом величия и могущества (Быт., 49: 3), колено Иссахар — с крепким ослом, лежащим между загонами (осел не вызывал современных ассоциаций) — (Быт., 49: 14), Иуда с львенком, протянувшим лапы к шее врага (Быт., 49: 9), Дан — со змеем, ползущим по дороге и жалящим коня (Быт., 49: 17), Иосиф — с деревом, разбросавшим ветви над источником (Быт., 49: 22), Нафтали — со стройной серной (Быт., 49: 21). И все эти поэтические сравнения приписываются умирающему Иакову, знающему не только характеры своих сыновей, но и их будущие владения в ещё незавоеванной стране Ханаан.

Непременным элементом эпической поэзии являются фольклорные формулы, хорошо известные нам по гомеровским поэмам и русским былинам. Библеисты выделили такие формулы в различных частях Ветхого завета. Вот пример. Одна из формул в дословном переводе: "умер, насыщенный днями". Она применяется и к героям патриархальных времен, и к лицам, которых можно считать историческими. Так же, как у Гомера, вместо того, чтобы сказать "пришло утро", говорится: "Встала младая с перстами пурпурными Эос". "Насыщенность днями" — поэтическая метафора, заменяющая выражение "умер счастливым". Но то, что счастье передается понятием «сытость», вполне объяснимо.

Одушевление природы, являющееся свидетельством близости к ней общества героического века, нашло выражение не только в приведенных примерах, но и в наполнении повествования сценами, участниками которых выступают животные или растения. Одна из таких сценок в Ветхом завете отражает злободневную для эпохи разложения первобытнообщинных отношений тему: рождение царской власти, вытесняющей родоплеменные демократические институты. Участниками собрания являются деревья, которым предстоит выбрать древесного царя. Плодоносные деревья, которым предлагают царскую власть, отказываются от неё под благовидным предлогом: она, не давая ни славы, ни уважения, приносит одно беспокойство. Царем соглашается стать бесполезное колючее деревцо терн, которому нечего терять.

Размышляя о причинах живучести верований, часто говорят о красоте храмов и привлекательности обрядов, забывая о том, что Библия — один из самых совершенных храмов, какие когда-либо создавало человечество. Чем пристальнее в него вглядываешься, тем он становится прекраснее. Речь идет не столько о религиозном содержании, сколько о художественной форме. Она не в последнюю очередь обеспечила торжество Библии над умозрительными доктринами, свидетелями которого стали мы. При этом следует помнить, что величие этого памятника раскрыто прежде всего учеными, исследовавшими каждый из составляющих его камней и всю структуру здания в целом, а также писателями и поэтами разных народов, сумевшими воспроизвести его эпизоды средствами современных языков.

Книги Ветхого завета, содержащие мифы, стадиально относятся к тому времени, когда на основе легенд и мифов складывались эпические произведения типа вавилонской поэмы о Гильгамеше и поэм Гомера «Илиада» и «Одиссея», которые вскоре легли в основу развивающейся греческой историографии. От Ветхого завета в той его части, которая содержит изложение мифов, нельзя ожидать большего историзма, чем от гомеровских поэм, но поскольку других, чисто исторических трудов на еврейском языке применительно к ранней эпохе не существует, приходится извлекать историческую информацию и из них.

1. Понятие «книга» в Библии, равно как в произведениях античных авторов, не совпадает с современным употреблением этого слова применительно к печатным книгам. Объем древней книги зависел от длины папирусного свитка, определявшейся удобствами чтения при его развертывании. Отсутствие технических возможностей соединения отдельных «книг» в единый свиток обуславливало неизбежность повторений, особенно в начале книг, чтобы у читателя создавалось цельное впечатление о произведении в целом. Это же частично вызывало появление противоречий в повествовании разных книг, в большей мере, чем это имеет место в современных книжных томах.