Перевёрнутый мир - Елена Сазанович

А я вдруг подумал, что нашему фильму поможет кто угодно, только не Бог. В комнате почему-то тошнотворно запахло серой. Меня замутило от этого запаха. Набросив плед на плечи, я вышел на балкон. И полной грудью вдохнул холодную свежую осень.

Среди холодной свежей осени гуляла Рита. Ее желтый беретик по-прежнему еле держался на макушке. Она машинально подбрасывала ногой мокрую цветную листву. Девушка была очень похожа на посаженные деревца, такие же молоденькие, стройные, хрупкие. Такие же печальные, робкие и поникшие в ожидании холодов. Джерри с ней не было. Рита выглядела так, словно ее бросил самый верный друг.

Лютик возник внезапно. Нелепый, маленький, во всем черном, из-под рукавов длинного пальто ярко блестели золотые запонки. Он взмахнул перед Ритой тросточкой, словно хотел продемонстрировать очередной фокус. Рита в ужасе от него отпрянула. Лютик прыгал вокруг нее и что-то взахлеб объяснял, брызжа слюной. Похоже, он хотел заменить ей самого верного друга. Его ножки в лаковых остроносых ботинках утопали в листве. Рита низко опустила голову и резко пошла прочь, почти бегом, к подъезду. Лютик не сдавался и что-то надрывно пищал ей вслед. Его тросточка качалась в руке, как маятник. Казалось, что тикают часы. Лютик словно пытался заставить и время работать на себя. Я бы не удивился, если бы время подчинилось ему и потекло в его направлении, туда, куда он указывал своей черной блестящей тростью.

Я вернулся в холодную комнату, такую же холодную, как осень. И налил себе виски. Я согревался, как умел. Я согревался сам. Мы были с осенью похожи. Пестрая карнавальная листва опала и почернела. Впереди нас ожидали холода.

Времени до начала съемок было достаточно. И все это время я пил и читал. Даник вообще никогда не пил и редко читал. Я не был Даником. Я уже мог себе это позволить.

Лютик, временно работающий Бальзаком, частенько надоедал своими звонками. Он торопил меня поговорить с Даном. Я же не торопился. И придумывал тысячи отговорок, чтобы оттянуть время. Я объяснял Лютику, что если Дан сам не появляется, зачем тревожить его юную душу. Лютик пыхтел, кряхтел и наконец орал в трубку:

— Ты чокнулся! Он вполне за это время может что-то предпринять! Смотри, у нас будут неприятности!

Вспоминая Дана с грустным обаятельным лицом, очками на переносице и виноватым взглядом, я не верил, что он вообще может что-либо предпринять. К тому же он искренне ждал моей помощи.

— Не нравишься ты мне, Ростичек, — пищал в трубку Лютик. — Ох как не нравишься. Ты должен быть свеженьким и новеньким, как с грядки, в первые дни съемок. А вот потом, в последние денечки, я разрешаю тебе вести порочную жизнь. В конце герой действительно должен выглядеть потрепанным и уставшим. Так что не обгоняй события, друг…

Я обгонял события. Я не раз вглядывался в свое лицо, потрепанное и уставшее, и пытался вспомнить лицо Даника. И мне все труднее давалось это. Из зеркала на меня смотрел Ростислав Неглинов. И мне не раз хотелось швырнуть в него пустой бутылкой от виски.

С Викой мы виделись редко. Она проводила целые дни на работе. И возвращалась, когда я уже забывался крепким пьяным сном. Но каждое утро я просыпался на свежих шелковых простынях и чувствовал запах свежесваренного кофе. Мне трудно было понять Вику. Впрочем, она честно соблюдала договор. Мы жили в одном доме, под одной крышей. Но близкими людьми не были. Мы не любили друг друга. Мне было все равно, где и с кем она проводит время. Ей, похоже, было плевать на мои чувства. Я силился понять, зачем я ей вообще нужен. И приходил к выводу, что она воспринимает меня скорее как собаку, которую можно покормить, погладить, почесать за ухом. Вика не хотела чувствовать себя одинокой. И настоящую собаку не собиралась заводить. Со мной было меньше хлопот. Ее устраивал я. В конце концов, я ведь тоже сторожил дом. А выгуливать меня необязательно.

Похоже, мы с Викой были заражены самой страшной болезнью — болезнью одиночества. Средств избавления от нее пока еще не найдено. И возможно, не будет найдено никогда. Впрочем, разве не каждый одинок в этом шумном, беспрерывно движущемся мире? И разве это исправимо? Если человек рождается в одиночку, умирает в одиночку и живет в одиночку. Если человек — это один мозг, одно сердце, и, возможно, одна судьба.

Однажды, в очередной раз решив сбегать за пивом и уже распахнув дверь, я вдруг увидел перед собой Дана. Он стоял посреди лестничной площадки, низко опустив голову, и мял в руках клетчатую кепку. Словно кого-то похоронил. Он не почувствовал мой взгляд. Он даже не услышал скрип двери. Он ничего и никого не замечал вокруг себя.

Я уже хотел воспользоваться моментом и тихонько смыться, но не смог. И не потому, что совесть не позволяла. Похоже, она уже позволяла мне все. Просто когда-нибудь я должен выполнить грязную работу, которую мне поручил Лютик. В конце концов, руки легко отмываются мылом.

— Дан, — тихонько окликнул я парня.

Он вздрогнул. Медленно повернул голову в мою сторону. И его очки блеснули. Похоже, у него в глазах были слезы. Этого мне еще не хватало! Похоже, предстоял очень трудный разговор. И я с трудом выдавил:

— Проходи.

Он машинально переступил мой порог. Я усадил его в кресло. И старался подыскать нужные слова. Хотя бы первое слово. Мне казалось, от первого слова зависит все. Но неожиданно он сам нарушил молчание:

— У Риты умерла собака. — Он сглотнул слюну. — И она меня прогнала. Словно это я… Но я ни в чем не виноват! Я сделал, что мог! Его невозможно было спасти!

Он смотрел на меня близорукими глазами. И его лицо было таким юным, беззащитным. Он искал защиты у меня. Я же никоим образом не ожидал, что удача так легко поплывет в мои руки. Похоже, парень сильно влюблен, и можно теперь легко сыграть на его чувствах.

— Ужасно жаль Джерьку, — выдавил я. И попытался выдавить в придачу слезу. Вдруг я почувствовал, что начинаю играть. Слеза не выдавилась. Похоже, я еще не достиг того уровня мастерства, который недавно критиковал Лютик.

— Ужасно жаль Риту, — Дан опустил голову и смотрел невидящим взглядом на мой персидский дорогой ковер. Ковер и впрямь был красивый.

Я приблизился к парню и положил руку на его плечо.

— Ты трудное время выбрал для любви, Дан. Рита похоронила лучшего друга. Когда хоронишь друзей, не сразу хочется найти им замену. Но это не означает, что она не нуждается в поддержке. Если ты сможешь… — Я запнулся. У меня чуть не сорвалось с языка «воспользоваться этой минутой». Но я вовремя удержался от откровенного цинизма. — В общем, если ты сможешь в этот трудный час поддержать ее, потом она обязательно оценит твою поддержку. И поймет, что ты и есть настоящий друг. И ее боль потихоньку уйдет, поверь мне. Я знаю, что говорю.

В глазах Дана появился оживленный блеск. Мои слова постепенно согревали его. Он оттаивал.

— Вы так думаете?

— Я не думаю, я уверен. Поверь, я тоже терял друзей. И мне было очень и очень тяжело.

— У вас умер друг? Вы же так еще молоды.

— Нет, хуже. Он не умер, он пропал. Его невозможно было даже похоронить. А это самое страшное, когда друг растворяется в неизвестности. И непонятно, где его искать. И ждать становится невыносимо. Потому что для ожидания не обозначено время. Ждать вне времени — это пытка.

Я говорил о Чижике. Я с трудом вспоминал свою собаку, ее рыжий окрас, ее умную лисью морду. Я с трудом вспоминал, как она радостно лаяла, встречая весну.

— Ваш друг так и не вернулся? — вывел меня из мучительных воспоминаний Дан.

— Что? — вздрогнул я. — Да, так и не вернулся. Не все возвращаются. И я устал прислушиваться к скрипу калитки.

— Калитки? — удивился Дан.

— Это образно, — спохватился я. И улыбнулся. — Учись с полуслова понимать метафоры. Ты же писатель.

Пожалуй, я зря упомянул про писателя. Но Дан даже не отреагировал на это замечание. Похоже, он забыл про всех писателей и режиссеров, вместе взятых. Он видел и помнил лишь Риту, которая похоронила своего лучшего друга.

— А у вас появились новые друзья?

— Наверное, — я пожал плечами. — И все же так хочется иногда всех послать к черту и услышать скрип калитки под окном. И встретить его, единственного, и сказать: «Слава богу, ты вернулся. Я так устал. И так много понял за время твоего отсутствия. Теперь все, все, все у меня будет по-другому. Потому что вернулся ты…»

Я говорил быстро, глядя на красивый персидский ковер. Я говорил себе. И уже понимал, что говорю только о Ростике. Впрочем, я имел его в виду изначально.

Похоже, Дан плохо понимал меня. И вновь осторожным словом перебил мои беспорядочные мысли, в которых я заблудился, словно бережно взял за руку и вывел из темных чащоб на прямую дорогу.

— Мне кажется, он обязательно вернется, ваш друг. — Уже Дан дружески положил руку на мое плечо. Уже он меня утешал. — Я вижу, Ростислав Евгеньевич, что у вас теперь трудное время. Вам тоже нужна поддержка, как и Рите.