Случайный рыцарь (Сборник) - Леонид Панасенко

Целый день ладил Лукашевский волокушу посреди двора, — чтоб Полудин видел, — нагружал ее имуществом. Прибегал Павлуша, спрашивал, что это будет, приходила Александрина и наблюдала как упорно трудится Петр Петрович, сколачивая длинные жерди и отесывая под полозья их концы; выглядывал из окна, посмеиваясь и посвистывая, Полудин. Петр Петрович потел, чертыхался, примерялся к волокуше, впрягаясь в оглобли, таскал ее по двору, сначала пустую, потом нагруженную. К вечеру полностью снарядил ее, поставил у входа в аппаратную, включил маяк и отправился отдыхать. Часа два провалялся без сил на диване, затем стал звонить на подстанцию, чтобы предупредить диспетчера о своем решении выйти с утра на линию. Подстанция долго не отвечала. Наконец трубку взяла какая-то женщина — прежде Лукашевскому всегда отвечал мужчина — и потребовала, чтобы Петр Петрович прекратил беспокоить ее своими бесконечными звонками, так как на подстанции, кроме нее, никого нет.

«А вы кто? — спросил Петр Петрович. — Что за цаца такая, которую нельзя беспокоить?»

Женщина ответила, что она сторожиха и охраняет объект, который теперь никому не нужен. Лукашевский стал кричать и требовать диспетчера. Сторожиха тоже закричала, обозвала Лукашевского «дубиной», сказала, что он, наверное, свалился с неба, если до сих пор не знает, что подстанция давно не работает, поскольку по требованию народа остановлена главная станция в сопредельной независимой области. Петр Петрович, обескураженный ее словами, попытался сообразить, о какой независимой области идет речь, и пока думал об этом-, сторожиха бросила трубку. Он позвонил снова, но безрезультатно — к телефону на другом конце провода больше никто не подходил. Тогда он связался с Яковлевым. Яковлев выслушал его и сказал, что сторожиха права. «В сопредельной независимой области, — объяснил он, — народ заблокировал электростанцию как экологически вредную. Надо слушать радио, дорогой Петр, а не малевать заграничные пейзажи». Теперь уже сам Петр Петрович бросил трубку так обидели его слова Яковлева.

Стукнула входная дверь. Лукашевский оглянулся, ожидая почему-то увидеть Гостя. Но в аппаратную вошла Александрина. У нее было виноватое лицо. Петр Петрович вздохнул. Было ясно, что она пришла извиниться. Не за себя — ее-то Лукашевский ни в чем упрекнуть не мог, — а за мужа, за Полудина: она все знает, все видела, ей стыдно за него, между ними произошел очень серьезный разговор, он осознал свою вину, раскаивается и просит его простить. И, конечно же, пойдет завтра с Петром Петровичем на линию, раз уж так надо, а сейчас готов подменить его на дежурстве, понимая, что Петр Петрович устал и нуждается в отдыхе. И добавила от себя: «Не сердитесь на Полудина: с ним происходит что-то неладное, как и со всеми нами — затмение какое-то. И идите отдыхать: кто знает, какой завтра выдастся день…»

Ах, Александрина, Александрина, милый человечек, добрая душа, одна лишь ты только и печешься обо мне, тобой лишь одной согревается мое старое сердце. Но мы из разных времен, из разных пространств, тебе цвесть, а мне тлеть, как сказал Поэт, и руки наши не сплетутся, как не сплетается ветер с листвой… Прощу я твоего муженька, хоть в том и нет нужды: сорванное яблочко хотя и краснеет, да не наливается. Тебя успокою, тебя жалею. И люблю…

Такие слова прокатились теплым комочком по сердцу Петра Петровича, но вслух он сказал другое: о том, что идти на линию не надо, так как уже отключена и подстанция, и что он успел отдохнуть, потому в подмене не нуждается.

Александрина не стала допытываться, почему отключена подстанция, видимо, решила, что это — в порядке вещей, покивала печально головой и тихо ушла. Лукашевский подумал, что мог бы сказать ей что-нибудь ласковое, но тут же похвалил себя за сдержанность: время ли думать о якоре, когда рубишь трос?

То, о чем он думал после разговоров с подстанцией и Яковлевым, можно было вместить в одно понятие: распад. Распадался привычный мир. Он думал об этом и раньше. Но теперь факт распада представлялся ему особенно четко и убедительно. Прежде многое можно было свести к случайностям. Теперь же стало очевидно: события, как выстроенные в один ряд костяшки домино, толкают друг друга и валятся неотвратимо. Кто толкнул первую костяшку? «Ветер, — ответил себе Петр Петрович. — Может быть, ветер». Другому он ответил бы, наверное, иначе.

Утром Лукашевский связался по радио со своим управлением и сообщил о надвигающейся беде: «Линия вырублена из энергосети, солярка для автономной электростанции на исходе, дороги размыты паводком, доставка горючего невозможна», — доложил он начальнику управления и спросил, что делать.

«Что делать, что делать… Лукашевский? — узнал его по голосу начальник управления. — Вы еще на маяке работаете? — удивился он. — Ваше заявление об увольнении я подписал три недели назад. Вам уже выслан расчет. И вашему помощнику Полудину. А вы, оказывается, все еще там».

«Я просил уволить меня с первого мая, — ответил Петр Петрович. — Но если вы так решили… Кстати, как же я могу покинуть маяк, не дождавшись замены? Удивляться должен я, а не вы. И все-таки объясните мне, что делать?» потребовал Петр Петрович.

«Ничего не надо делать, — ответил начальник. — Ваш маяк переведен в разряд временно бездействующих. По причине, о которой вы сказали — из-за отсутствия энергоснабжения. Флоты предупреждены. Законсервируйте всю систему. Письменный приказ вам отправлен. Для охраны объекта и имущества к вам послан человек. Дождитесь его, передайте ему все по акту и можете быть свободны. Благодарю за безупречную службу, — помолчав, добавил начальник. — Вы слышите меня, Лукашевский?»

«Да, слышу, — ответил Лукашевский. — Прощайте».

Полудин вошел в аппаратную уже после того, как Лукашевский выключил радиостанцию. На нем была брезентовая роба, широкий со стальными кольцами пояс верхолаза, в руках он держал резиновые электромонтерские перчатки. Похлопав перчатками по ладони, Полудин сказал, что готов двинуться в путь, на линию.

«В этом нет никакой нужды, — ответил ему Лукашевский. — К тому же вы уволены, — и добавил, когда у Полудина от растерянности отвисла челюсть: Кстати, я тоже уволен. Одновременно с вами. Три недели назад. Расчет уже давно ждет нас на почте. Так что если нам куда и нужно двинуться, так только в райцентр. На вашей „Хонде“, Полудин, потому что моя „чайка“ не пройдет». «Чайкой» Петр Петрович называл свою машину. Пересказал Полудину радиоразговор с начальником управления. Полудин сел, схватился за голову. «Без ножа зарезали, — сказал он. — Всему хана».

Петр Петрович давно не интересовался, как обстоят у Лолудина дела с его переездом в райцентр, на новое обещанное ему место работы. Теперь выяснилось, что работу и квартиру в райцентре Полудин сможет получить только в июле-августе или даже позже и что все это время ему придется жить без зарплаты на маяке.

Александрина, узнав о случившемся, всплакнула, ушла в коровник и сидела там, пока Петр Петрович и Полудин отделяли коляску от «Хонды» и позвали только тогда когда понадобилось запереть ворота.

«Если опять появятся эти бандиты на лошадях, — сказал ей Полудин, выкатив мотоцикл за ворота, — не открывай им. А станут ломиться, стреляй из ружья. Оно стоит в коридоре».

«В воздух, разумеется, — добавил Петр Петрович. — Через час-другой мы вернемся». Уже возвращаясь из райцентра, Лукашевский и Полудин догнали на дороге человека, который шел к маяку. Человек был в защитной военной форме с автоматом на груди.

«Куда, служивый?» — спросил его Лукашевский, когда Полудин притормозил рядом с ним.

Путник был молод, лет тридцати-тридцати пяти, белобрыс, скуласт, небольшого роста, широкоплеч, голубоглаз, улыбчив. Придерживая на груди автомат обеими руками, он весело подмигнул Лукашевскому и Полудину, обошел вокруг «Хонды», снова подмигнул, дескать, машина что надо, и замер с вопросом в глазах, словно забыл, о чем спросил его Лукашевский.

«Эта дорога ведет к маяку», — сказал Лукашевский.

«Естественно, — улыбнулся крепыш. — Что дальше?»

«Дальше? — Лукашевскому не понравилась его манера разговаривать, но делать было нечего, сам ввязался с ним в разговор, пришлось продолжить. — Дальше мы интересуемся, куда вы идете. Не на маяк ли?»

«А вы?» — закачался с каблука на носок путник.

«Мы-то на маяк, — не скрывая раздражения, ответил Петр Петрович. — Мы там трудимся и живем. Потому и спрашиваем, не к нам ли вы идете.»

«Вы там не трудитесь, а только живете, — сказал путник. — Во всем нужна точность. А я иду туда трудиться».

«Слушай, парень, — не выдержал Полудин, — перестань корчить из себя важную шишку. Мы уже поняли, кто ты: тебя направили на маяк сторожем. Вот и топай. А мы тебя соответственно встретим».

Полудин газанул и отпустил рычаг муфты. «Хонда» рванулась и понеслась, лихо набирая скорость.