Запасной - Гарри Сассекский

Лидер Тори осудил меня. Глава кабинета министров выступил по телевидению, чтобы публично устроить мне взбучку. Дядя Ахмеда осудил меня на Би-би-си.

Я сидел в Хайгроуве, наблюдая за этим фурором, и едва переваривал происходящее.

Офис отца принёс извинения от моего имени. Я тоже хотел принести извинения, но придворные посоветовали воздержаться.

Не лучшая стратегия, сэр.

К чёрту стратегию. Мне было плевать на стратегию. Меня волновало, чтобы люди не считали меня расистом. Мне не хотелось, чтобы меня считали расистом.

Прежде всего, я заботился об Ахмеде. Я связался с ним напрямую, извинился. Он сказал, что знает, что я не расист. Ничего страшного.

Но это было не так безобидно. И его прощение, его милость только ухудшили моё самочувствие.

29

ПОСЛЕ ТОГО, КАК ОБСТАНОВКА НАКАЛИЛАСЬ, меня отправили на базу Баркстон-Хит. Странное время для начала лётной подготовки, для начала любой подготовки. Мои врождённые слабые способности к концентрации никогда не были слабее. Но, возможно, сказал я себе, это и лучшее время. Я хотел скрыться от человечества, бежать с планеты, а поскольку ракета была недоступна, возможно, подойдет самолёт.

Однако, прежде чем я смогу забраться в самолёт, армия должна была убедиться, что у меня есть всё необходимое. В течение нескольких недель они прощупывали мое тело, исследовали мой разум.

Они пришли к выводу, что я не наркоман. Они даже удивились.

Кроме того, несмотря на видеоролики об обратном, я оказался не полный дурак.

Итак... приступаем.

Моим первым самолётом будет "Светлячок", сказали они. Ярко-жёлтый, с фиксированным крылом, один пропеллер.

Простая машина, по словам моего первого лётного инструктора, сержанта-майора Були.

Я сел в самолёт и подумал: Правда? Мне он не показался простым.

Я повернулся к Були, внимательно посмотрел на него. Он тоже не был простым. Невысокий, крепкий, он воевал в Ираке и на Балканах и должен быть непростым человеком, учитывая всё, что он видел и через что прошёл, но на самом деле он, казалось, не страдал от последствий своих боевых походов. Напротив, он был очень мягким.

Он и должен был быть таким. С таким количеством мыслей в голове, я приходил на наши тренировки рассеянным, и это было заметно. Я всё ждал, что Були потеряет терпение, начнёт кричать на меня, но он так и не сделал этого. Более того, после одной тренировки он пригласил меня прокатиться на мотоцикле за город. Поехали, прочистим мозги, лейтенант Уэльс.

Это сработало. А мотоцикл, великолепный "Triumph 675", стал своевременным напоминанием о том, чего я хотел от лётных уроков. Скорость и мощь.

И свободы.

Triumph 675 Daytona

Потом мы обнаружили, что не свободны: пресса следовала за нами всю дорогу и запечатлела нас возле дома Були.

После некоторого периода акклиматизации в кабине "Светлячка", знакомства с панелью управления, мы наконец поднялись в воздух. Во время одного из наших первых совместных полётов Були без предупреждения заглушил самолет. Я почувствовал, как левое крыло нырнуло, тошнотворное ощущение беспорядка, энтропии, а затем, через несколько секунд, показавшихся мне десятилетиями, он вновь запустил двигатель самолёта и выровнял крылья.

Я уставился на него. Какого...?

Это была неудачная попытка самоубийства?

Нет, мягко ответил он. Это был следующий этап моего обучения. Бесчисленное количество вещей в воздухе может пойти не так, объяснил он, и он должен показать мне, что делать — но также и как это делать.

Сохранять. Хладнокровие.

В следующем полёте он проделал тот же трюк. Но на этот раз он не стал перезапускать двигатель. Когда мы кружились и выписывали пируэты, несясь к земле, он сказал: Пора.

Что пора?

Пора ТЕБЕ... сделали это самому.

Он посмотрел на рычаги управления. Я схватил их, нажал ногой на рычаг, восстановил движение самолета, как мне показалось, вовремя.

Я посмотрел на Були, ожидая поздравлений.

Ничего. Почти никакой реакции.

Со временем Були делал это снова и снова, отключал питание, отправлял нас в свободное падение. Когда скрип металла и ревущий белый шум затихающего двигателя становились оглушительными, он спокойно поворачивался налево: Пора.

Пора?

Передаю тебе штурвал.

У меня штурвал.

После того, как я восстановил питание, после того как мы благополучно вернулись на базу, не было никаких фанфар. Даже разговоров не было. Никаких медалей в кабине Були за простое выполнение своей работы.

Наконец, одним ясным утром после рутинного пролета над аэродромом мы мягко приземлились, и Були выскочил из самолета, как будто "Светлячок" горел.

В чём дело?

Пора, лейтенант Уэльс.

Что пора?

Пора тебе летать самостоятельно.

А… понятно.

Я поднялся. (предварительно убедившись, что парашют пристёгнут). Я сделал один или два круга вокруг аэродрома, всё время разговаривая сам с собой: Полная тяга. Держим руль на белой линии. Тормозим... медленно! Опустить нос. Не заглохнуть! Разворот в подъёме. Выравниваем. Хорошо, теперь мы на подветренной стороне. Свяжись по радио с вышкой. Проверь наземные ориентиры.

Проверка перед посадкой.

Уменьшить тягу!

Начинай снижаться в повороте.

Вот так, теперь ровно.

Развернись, выровняй, выровняй.

Траектория полета три градуса, нос на клавишах рояля.

Запроси разрешение на посадку.

Направь самолет туда, куда нужно приземляться...

Я совершил неспешную посадку с одним отскоком и отрулил от взлётно-посадочной полосы. Для обычного человека это выглядело бы как самый обычный полёт в истории авиации. Для меня же это был один из самых замечательных моментов в жизни.

Можно ли теперь считать меня пилотом? Вряд ли. Но я был на правильном пути.

Я выпрыгнул, подошел к Були. Боже мой, я хотел дать ему пять, пригласить его выпить, но об этом не могло быть и речи.

Единственное, чего мне совершенно не хотелось делать, так это прощаться с ним, но именно это и должно было произойти дальше. Теперь, после самостоятельного полёта, мне нужно было приступить к следующему этапу обучения. Как любил говорить Були, пора.

30

Я отправился на базу Шоубери, а там оказалось, что вертолёты гораздо сложнее, чем «Светлячок».

Даже предполётные проверки были более тщательными.

Я смотрел на ряды тумблеров и переключателей и думал: Как же я все это запомню?

Но каким-то образом мне это удалось. Медленно, под пристальным взглядом двух новых инструкторов, сержантов-майоров Лейзела и Митчелла, я выучил их все.

В мгновение ока мы поднялись в воздух, роторы били по пенистым облакам — одно из величайших ощущений, которое может испытать человек. Во многих отношениях это самая чистая форма полёта. Когда мы впервые поднялись