Тропа Исполинов - Феликс Эльдемуров

Тинч дневал и ночевал здесь, выходя на поверхность лишь для того, чтобы залить в себя очередную порцию жидковатого супа. Первое время, вечерами, он находил охоту бродить по незнакомым улицам, осматривая дома с остроконечными крышами и решетчатыми балконами, наблюдая за людьми, и просто - хотя бы раз в сутки любуясь небом. Однажды он даже добрел до городской библиотеки, но войти внутрь, в непрерывно сопровождавшем его кисловатом запахе так и не решился.

Платили на заводике неплохо, на еду хватало и можно было что-то отложить на чёрный день. После двух недель работы он выкупил в личное пользование спецовку и рабочие сапоги. Вечерами, сидя за керосиновой лампой, вёл долгие беседы о том, о сём с напарником. Клем оказался парнем разговорчивым. Любимым его занятием было, по его словам, спать и видеть сны. В своих снах Клем жил по-настоящему, совсем не так, как наяву; в снах он любил, сражался, гулял на фантастических пирах с друзьями и прекрасными дамами...

Всё это было бы неплохо, и даже хорошо, если бы Клем со временем не взял привычку засыпать прямо на рабочем месте, перелагая основную тяготу и пахоту работы на плечи напарника. Впрочем, Тинч, в принципе, даже не возражал. Вопервых, он сочувствовал товарищу, который ночами подрабатывал, разгружая где-то на складах ящики с продовольствием (причём, не упуская случая стащить что-нибудь вкусненькое к их совместному ужину.) Вовторых же, Тинч принимал эти трудности как ещё одно испытание для собственной воли и мышц. Работа, которая казалась непомерной вначале, в конце концов стала представляться ему чем-то вроде особой игры. Бочоночки, бочки и огромные бочищи, каждая из которых, попадись он на пути, раздавила бы его как букашку, порой казались ему несметным войском, закованным в латы, войском, накатывавшим на него подобно океанской волне, полчищем, ордой которую надо было каждый день, начиная спозаранок, укрощать и направлять по своей воле. К нему пришло обыкновение петь на работе, тем более, что в гулких стенах подвала его ломающийся голос приобретал все оттенки истинно мужской хрипоты и грубости:

- Счастли-ивым днем

Ве-ернусь я в дом...

По вечерам, дождавшись, пока напарник уйдет в ночное или прекратит болтать, провалившись в страну снов, Тинч рисовал.

Стопка шершавой коричневой бумаги - какую удалось достать, да огрызок карандаша, - что нужно было для того, чтобы вглядываясь в глубину листка, обнаруживать в нём новые и новые фигуры, лица, странные и непонятные ему самому образы. И чаще, и больше всего он вспоминал берег моря, парусники вдали, и лицо и руки Айхо. Он не раз жалел, что не согласился тогда прокатиться в седле - пусть неумело, но надо же когда-то начинать. В его собрании появился необычный рисунок - смеющееся лицо Айхо и ее открытая вверх ладонь, с которой один за другим, взмахнув крылами, срывались в небо гривастые скакуны.

...И летят с ее ладони

Кони, кони, кони, кони...

Помнила ли она его? Быть может, тот "знакомый парень, которого я очень люблю" был не кто-то, а он сам?

Только какой-то другой, не спешащий по-дурацки со своими лапами и излишними проявлениями чувств?

В конце концов, не слишком ли я доверяю рассказам, что слышу от болтливых дураков, хвастающих вымышленными подвигами?

На этой мысли он и утвердился, и часто, засыпая, мечтал увидеть одно и то же: берег моря, свою Айхо, легко и воздушно управляющую Варрачуке; себя - в седле серого; (а то, что у него всё должно получиться, он ни минуты не сомневался - сколько раз до тонкости наблюдал, как это делают другие!) Вот они, прогуливаясь, едут бок о бок вдоль полосы прибоя; волна за волной затихает у ног коней, и неожиданно Айхо звонко, призывно кричит ему:

- Догоняй!

И, низко пригнувшись к гриве лошади, сразу уходит вперёд.

Он не остаётся в долгу, пришпоривает серого и - летит, летит за ней вдогонку. Серебристый песок волной вскипает под копытами коней.

Она, привстав на стременах, низко-низко пригибается к Варрачуке. Вороная, вытягиваясь как чёрная рыба, искрящейся молнией летит над клокочущим песком побережья. Огромные боевые кони неистовым галопом мчатся корпус в корпус и песок из-под копыт шквалом рассыпается по камням.

Он видит Айхо и себя как бы со стороны; видит собственную, не очень-то ловкую посадку, видит стройную фигурку её - с распущенными по ветру волосами; счастливое лицо за чёрной конской гривой, под тёмно-синим небом и - удивительно ярким солнцем, летящую вперёд, вперёд, навстречу жизни, счастью, свободе...

Паршивец Клем заснул-таки на рабочем месте! Причём, умудрился при этом залечь прямо в один из желобов, по которым в подвал спускали бочки.

Тинч дежурил наверху, у вертушки. В тот день в цеху розлива убирались и работы с утра было мало. Тинч и сам был бы не прочь, опершись на рычаг, слегка "подавить комарика", но в это время наверху загрохотало и голос дежурного предупредил, чтобы внизу приготовились. Шли бочки самого большого объема.

- Клем! - что было дыхания заорал Тинч. - Принимай!

И машинально повернул вертушку, направляя огромную, скользкую, в рваной белой пене, тушу в тот самый злосчастный жёлоб.

- Клем! - ещё раз, не слыша ответа, умоляюще крикнул он. - Спишь, что ли?

Бочка, ускоряясь, катилась в подвал.

- Клем! - закричал Тинч, заклинивая вертушку. - Клем, скотина!

Он побежал вниз по коридорчику, почти вровень с неуклонно несущейся по жёлобу бочкой.

- Гад! - завопил он, заметив фигуру напарника, который, подстелив рогожку, как ни в чем ни бывало, мирно наслаждался снами про любовь и сражения... Сейчас его череп хрустнет как орех.

Тинч попробовал остановить бочку руками, но это было всё равно, что пытаться остановить бегущего под горку слона.

Он не успеет добежать и выхватить Клема из жёлоба.

Будь, что будет, решил он, с усилием обгоняя бочку. Он и сам потом не помнил, как оказался в жёлобе впереди нее, чтобы, подставив руки, попробовать - если не остановить, то по крайней мере задержать.

Непреодолимая сила отшвырнула, опрокинула его вбок, он почувствовал, как невыносимой тяжести каток проехал по ногам, почувствовал страшную боль и услышал собственный крик...

Когда он пришёл в себя, над ним стоял бледный... и даже не бледный, а какой-то серый как пивная пена Клем и прыскал ему в лицо водой из банки.

Всё происходящее он видел как в тумане. Туман засасывал его. Странно, больно теперь уже не было, только обе ноги стали нечувствительными как палки.

Его перенесли в комнатку над подвалом. Старший мастер, покачивая головой, разрезал сапоги по шву. Затем над ним склонился доктор.

- В больницу! - услышал Тинч. - Сейчас же.