«Если», 2004 № 12 - Кирилл Бенедиктов

Кортес допил чоколатль и с сожалением вытер бороду тыльной стороной ладони.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что дочь халифа так хорошо разбирается в ваших байках?

Тисок засмеялся.

— О, Малинче, мусульмане порой бывают куда умнее вас, христиан. Вы прямы, как ваши сверкающие клинки; даже коварство ваше нетрудно распознать. Мусульмане же знают много, но говорят вполовину меньше. С ними тяжело иметь дело; самый глупый из них, вроде этого надутого индюка эмира, опаснее змеи. Не знаю, что понадобилось принцессе мусульман в мертвых городах на юге, но на твоем месте я бы вел себя поосторожнее.

— Я всегда осторожен, потому и жив до сих пор. — Кортес рывком поднялся на ноги и навис над худощавым Тисоком. — Мне кажется, ты пытаешься меня о чем-то предупредить, но делаешь это очень неловко. При чем здесь Кецалькоатль?

Тласкаланец поцокал языком. Потянулся за трубкой, выбил ее о краешек стола и начал утрамбовывать новую порцию тобако.

— Тольтеки верили, что в мертвых городах на юге похоронено великое зло, — нехотя проговорил он. — Перед тем как уплыть на восход, Кецалькоатль бился с ним и победил, но не до конца. Когда Змей в Драгоценных Перьях вернется, будет еще одна битва, последняя. И если Кецалькоатль падет, конец эпохи Пятого Солнца отодвинется на много лет…

— Спасибо, Тисок, — серьезно сказал Кортес. — Ты большой мастер рассказывать интересные истории. Но я по-прежнему ничего не понимаю…

Темные глаза тласкаланца загадочно блеснули.

— Хватит пустой болтовни — нас ждет темаскаль[21], Малинче. Я распорядился, чтобы тебе прислуживала девчонка с маленькой грудью, как ты любишь. Однако не забывай о нашей беседе…

Кортес не придал его словам большого значения и вспомнил о них лишь три недели спустя, когда на их лагерь в Лубаантуне напали демоны.

4. Принцесса и наемник

Лубаантун, мертвый город.

Год 2-й Тростник, день 17-й Оллин

Ночью над джунглями вновь раскололось небо. Сначала страшно грохнуло и затрещало где-то высоко-высоко, словно немыслимых размеров великан рубанул топором по рассохшейся исполинской бочке. Потом из бочки хлынула вода — целый океан. Она хлестала из пробитой в небесах дыры с таким исступлением, как будто небосвод был прогнившим днищем тонущего корабля. Белые пирамиды Лубаантуна содрогались под ее безумным напором. Казалось, что обрушившийся на город потоп смоет его величественные храмы и дворцы, подобно тому, как морская волна слизывает построенные детьми замки из песка.

Кортес проснулся и некоторое время лежал в темноте, прислушиваясь к затихающим раскатам первого громового удара. Он спал одетым — вот уже двадцать вторую ночь, с тех пор как отряд покинул границы Тройственного союза. Тело под тонкой шелковой рубашкой и прошитыми хлопком штанами чесалось неимоверно. Два дня назад он наспех искупался в какой-то речушке, через которую отряд перебирался по навесному мосту из тростника. Не сказать, чтобы совсем зря — принцесса, во всяком случае, перестала морщить свой хорошенький носик в его присутствии, а вот чесотка не только не прошла, но даже усилилась. Видимо, в реке водились водяные клещи.

Ливень уже вовсю хлестал своими щелкающими бичами по крыше храма. Храм — похожее на коробку низкое здание — венчал собою вершину одной из великих пирамид Лубаантуна. Кортес настоял на том, чтобы палатку принцессы разбили не под открытым небом, как обычно, а в самом святилище, под защитой испещренных странными иероглифами стен. Себе он постелил у массивной каменной двери с изображением сейбы, вырастающей из рассеченной груди связанного пленника. Дверь легко поворачивалась на невидимых шарнирах, но так же легко блокировалась выточенным из красноватого гранита цилиндром, скользившим в полукруглом желобе. Древние строители хорошо позаботились о безопасности пирамиды: для обороны ее верхней площадки требовалось всего пять-шесть человек. Лестница, поднимавшаяся на высоту двухсот локтей, словно специально предназначалась для того, чтобы сшибать с нее нападавших — по ее высоченным узким ступеням и так-то не просто было подниматься, а уж под градом стрел, дротиков или, на худой конец, каменных снарядов для пращи — тем более. Сейчас лестницу охраняли четверо людей Кортеса; еще двое, включая капитана Коронадо, стояли на страже у дверей святилища. Пять солдат под командой Эстебана дежурили внизу, у подножия пирамиды. «Придется им помокнуть», — подумал Кортес, прислушиваясь к нарастающему шуму дождя.

Приказ на сегодняшнюю ночь — как, впрочем, и на все предыдущие ночи их путешествия — был прост: смотреть в три глаза, не подпуская к лагерю ни одну живую тварь ближе чем на двадцать шагов. Вчера вечером, когда Кортес принял решение разбить лагерь на вершине пирамиды, караульные воспряли духом: охранять такое место несравненно проще, чем поляну, со всех сторон окруженную непролазными зарослями. Но злые боги этой негостеприимной земли решили, как видно, посмеяться над ними, обрушив на Лубаантун страшный тропический ливень. Под сводами дикого леса укрыться от дождя не так уж и сложно, но на вознесенной высоко над джунглями каменной площадке нет спасения от жалящих, словно пчелы, струй. Впрочем, и нападающим придется несладко…

«Не будет никаких нападающих», — одернул себя Кортес, поднимаясь и привычным движением поправляя перевязь прямого толедского меча. Город покинут, как и те, что они видели прежде. По пути от гор к побережью отряд миновал уже три больших поселка, и лишь в одном из них теплилось слабое подобие жизни. Население Лубаантуна состояло из дюжины стариков и старух, ютившихся в тростниковых хижинах на краю наступавшего леса; величественные белые дворцы, стоявшие на высоких, облицованных штукатуркой платформах, были пусты, как будто их обитатели в одночасье растворились в колышащемся от жары воздухе. Никто не разжигал костры на ступенях пирамид, не оглашал криками огороженную высокой стеной площадку для игры в мяч. На круглой, вымощенной розовым гранитом площади перед бившим из земли источником валялся расписной кувшин с причудливо изогнутым горлом. Глядя на него, трудно было избавиться от ощущения, что жители покинули город всего лишь несколько часов назад…

Палатка принцессы стояла в глубине святилища, за резной деревянной ширмой. По обеим сторонам от входа сидели, скрестив ноги, Ахмет и Ибрагим, два великана-евнуха, никогда не отходившие от своей госпожи дальше чем на десять шагов. Когда Кортес заглянул за ширму, они, как по команде, повернули к нему свои гладкие, жирно блестевшие в свете потрескивающего факела лица. Ибрагим растянул толстые губы в подобии улыбки.