Большая тайна Малого народа - Игорь Шафаревич

Горький согласился и ответил, что напрасно еврейские большевики участвуют в осквернении русских святынь:

«Русский мужик хитер и скрытен. Он тебе на первых порах состроит кроткую улыбку. Но в глубине души затаит ненависть к еврею, который посягнул на его святыни… Еврейские большевики должны были оставить эти дела для русских большевиков… Ради будущего евреев в России надо предостеречь еврейских большевиков: держитесь подальше от святынь русского народа! Вы способны на другие, более важные дела».

Шолом-Аш продолжает:

«Я обратил его внимание на то, что еврейские большевики не щадят не только русских святынь, но и еврейских. Он сказал, что знает об этом и считает, что борьба с древнееврейским языком, с синагогами, тем более, с лучшим театром России (! – И. Ш.), древнееврейским театром “Габима” – есть не что иное, как идиотство и варварство».

(Тут Горький не давал советов вроде того, чтобы оставить это русским большевикам.)

Второй причиной антисемитизма Горький считал зависть русских к более талантливым и работоспособным евреям:

«Россия не может быть восстановлена без евреев, потому что они являются самой способной, активной и энергичной силой».

Если под восстановлением России понимать укрепление коммунистической власти (включая коллективизацию), то это наблюдение подтверждается фактами. Еврейство оказывало поддержку, жизненно необходимую коммунистической власти, далеко не только через участие в НКВД. Не меньшее значение имела идеологическая поддержка. Она была многогранна. Рассмотрим пример литературы. За 20-е и 30-е годы возникла целая литература, пропагандировавшая действия власти, стремившаяся создать соответствующую им духовную атмосферу. Например, коллективизации и раскулачиванию предшествовало литературное течение, стремившееся привить ненависть к деревне и крестьянину, причем все это обнималось образом «Старой Руси», «Рассеюшки». Конечно, это течение литературы, обслуживавшее власть, состояло далеко не из одних евреев, как не одни они служили и в ЧК, и в НКВД. Но поражает и в этом случае непропорциональное количество еврейских имен, и азарт, как кажется, искреннее сочувствие, с которым они ринулись на это поле деятельности. Из тех, кто стал известен еще до революции, Пастернак и Мандельштам стали своими людьми в салонах советско-еврейской верхушки. У представителей русской литературы судьба была другой. Маяковский рвался идти тем же путем, но не выдержал. Горький был 10 лет эмигрантом, потом вернулся. (Что, хотя бы отчасти, я думаю, связано с его патологической ненавистью к деревне и крестьянину. Его возвращение и совпало со «сплошной коллективизацией».) Есенин, в поэмах 1918 г., отразил чувство тогдашних коммунистических верхов, «штурмовавших небо», переделывавших мир: логику («диалектику») и даже эстетику насилия и уничтожения. Но после этого изолированного периода вся социальная сторона его поэзии была сплошным стоном боли. И как ни объяснять его смерть, ясно, что в той жизни он существовать не мог (например, на него было заведено несколько, кажется, 8 дел, часть с обвинением в «антисемитизме», в те годы расстрельным). И уж совсем не стали «поэтами власти» Ахматова, Цветаева, тем более Гумилев, Клюев. Но после революции в литературу вступило новое поколение. И вот среди них Булгаков и Платонов были гонимы всю жизнь (и, в значительной степени, еврейскими деятелями), Павел Васильев расстрелян. Шолохов пользовался благосклонностью власти. Но «Тихий Дон» никак не назовешь просоветским произведением. Почему его печатали (при всех правках) – это и есть, мне кажется, истинная «загадка Шолохова».

А, с другой стороны, целый поток еврейских имен самого разного уровня талантливости и просто способностей, ревностно служивших власти. Например, Джек Альтаузен, Алигер, Бабель, Багрицкий, Безыменский, Билль-Белоцерковский, Гроссман, Данин, Ильф, Исбах, Каверин, Казакевич, Кирсанов, Крон, Мандельштам, Пастернак, Рыбаков, Светлов, Серебрякова, Сельвинский, Славин, Уткин, Шатров, Шейнин, Ясенский. А долгое время их «политкомиссаром» был Авербух. Тут удивительно то, как сочетается искренняя любовь к власти и творимым ею делам с сильным национальным чувством. И даже не сочетается, а объединяется (приведенные выше стихи Алигер, трогательное посещение раввина у политработника Бабеля, баллада о «рыжем Мотеле» Уткина и т. д.). Пожалуй, наиболее ярко это объединение выражается у одного из наиболее талантливых из них, Багрицкого. Он тоньше других почувствовал пафос того, что, как надеялись, происходит: полной перекройки мира по воле властителей новой жизни. И полной смены для этого и эстетики, и этики:

Но если он скажет:«Солги!» – солги,Но если он скажет:«Убей!» – убей.

Все знают его стихи:

Их нежные кости сосала грязь,Над ними захлопывались рвы,И подпись на приговоре виласьСтруей из простреленной головы.

Конечно, любая власть (а особенно власть такой мощи!) увлекает толпы людей, готовых ей служить (кто за страх, а кто за совесть). И среди этих толп было много и русских. И, в частности, творивших эту новую эстетику уничтожения и расстрела. Но вот у Маяковского: Белогвардейца поймали и к стенке! А Рафаэля забыли, забыли Растрелли вы… – как-то беззубо расстрел переносится на картины и здания. Были чьи-то стихи, что «человек рожден для расстрела», но забылись. А Багрицкий справедливо в этом течении занял место классика. И в последней, предсмертной, своей поэме «Февраль» он рассказывает об изнасиловании русской девушки. Национальное самоощущение «лирического героя» резко подчеркнуто:

Моя иудейская гордость пела,Как струна, натянутая до отказа…

А только уж потом:

Я ввалился.Не снимая сапог, не сняв кобуры…

И ведь совершенно неправдоподобно, что поэма, написанная с таким пафосом, была «чистой лирикой», передавала лишь переживания автора. Очевидно, это символическое описание того, что, как автор себе представлял, произошло со страной.

Интересно, что изданное позже (1973 г.) собрание воспоминаний современников поэта тем ярче воспроизводят этот дух, чем ближе воспоминания написаны к тому времени. Так, у А. Адалис (1935 г.):

«Мы принадлежим к поколению, которому не пришлось разочаровываться. Мы действительно стали “управителями”, “победителями”, “вла детелями” одной шестой части земли… Эдуард Багрицкий принадлежал к поколению и классу победителей. Все, что было завоевано ими, принадлежало и ему».

У Бабеля:

«Я ловлю себя на мысли, что рай будущего, коммунистический рай, будет состоять из одесситов, похожих на Багрицкого».

Действительно, во всем этом течении одесситы составляли большую часть. В старой своей работе я обращал внимание на то, что книги Ильфа и Петрова, приобретшие такую громадную популярность, были далеко не безобидным юмором. Говоря коммунистическим языком, они «выполняли социальный заказ», а по более современной терминологии, «дегуманизировали» представителей чуждых, «старых» слоев общества: дворян, бывших офицеров, священников. То есть представляли их в таком виде, что их «ликвидация» не будила никаких человеческих чувств. Позже появилась работа, из которой я узнал, что мои догадки имели весомое подтверждение.

Например, Петров писал:

«Я вел следствия, так как следователей судебных не было. Дела сразу шли в трибунал. Кодексов не было и судили просто: “Именем революции”…»

А ведь такие слова, как напоминает автор работы, произносились в связи с расстрелом.

А об Ильфе его друг, писатель того же «потока», Славин вспоминает, что тот подарил своему другу книгу с подписью:

«Майору государственной безопасности от сержанта изящной словесности».

И ведь все сказанное относится только к литературе. А были аналогичные «потоки» и в журналистике (Эренбург, Заславский, Гроссман, Маковский, братья Фридлянд: Кольцов и Ефимов), и в кино, названном Лениным, «из всех искусств для нас самое важное» (Зархи, Каплер, Кармен, Ромм), да и во многих других областях.

2. В социалистической стране

Существует широко распространенная, почти общепринятая концепция того, как складывалась судьба евреев в нашей стране во время и после революции. Эту концепцию можно встретить в трудах известнейших западных советологов в западной прессе и радиопередачах, в наших средствах информации. Чаще всего высказывается она как общеизвестная, безусловно доказанная, не нуждающаяся уже ни в каких аргументах. Она состоит из следующих положений:

1. В дореволюционной России евреи были в униженном, угнетенном положении, ограниченные чертой оседлости и процентной нормой под постоянной угрозой погромов.

2. Революция освободила евреев, дала им равноправие, и они приняли активное участие в государственной и культурной деятельности.