Цена всех вещей - Мэгги Лерман

Если бы она написала мне историю в этом году — чего она не делала уже давно и вряд ли бы стала, — я бы закричала и убежала прочь.

И не важно, что Мина выбила себе приглашение на праздничный обед. Не важно, что Мина связалась с Ари и Дианой, потому что она обязательно должна была уйти — Мина всегда так поступала. Не важно, что Кэл немного сошел с ума и я целовалась с Дианиным парнем, а потом лгала ей и довела до слез. Не важно, что я больше не могла ходить в госпитали и на ярмарки. Ничего из этого не имело значения.

Заклинание работало, а все остальное не важно.

38

Маркос

Я единственный из братьев, у кого не осталось воспоминаний об отце. Никаких. Ни единого туманного образа из серии, будто кто-то сажает меня на гигантские плечи, и прочих типичных киношных стереотипов. Мне было два с половиной, когда отца скосил сердечный приступ. Кэлу шесть, Деву восемь, Брайану десять.

Я не нуждался в жалости, рыданиях и групповых обнимашках по этому поводу. Это просто факт: я самый младший. И у меня никогда не было отца.

Тоска по отцу, которого я никогда не знал, меня вовсе не мучила. Скорее, он казался мне хорошим парнем, с которым было бы здорово вместе, но и без него мне тоже было неплохо. Единственное, что меня беспокоило, так это то, что остальные — Брайан, Дев и Кэл — вели себя так, будто являлись членами привилегированного клуба. Клуба под названием «А вот когда папа…» Выглядело это примерно так:

— А помнишь, как папа заставлял нас целую неделю подряд готовить по вечерам горячие сосиски?

Или:

— А помнишь, как папа построил на заднем дворе домик на дереве?

Даже Кэл, которому на момент смерти отца исполнилось всего шесть, помнил Рождество, на которое каждому достался набор «Лего» и мы все вместе поехали в Леголэнд. Братья делились друг с другом воспоминаниями, перебрасывались ими туда-сюда, помогая вспомнить каждому то, что было подзабыто. Но я был не в состоянии помочь им в этом. Да, в некоторых историях я принимал участие, но в тот момент я либо спал у мамы на коленях, либо орал дурным голосом на заднем дворе.

Создавалось ощущение, что мы принадлежим к двум разным семьям: они трое к одной (с двумя родителями), а я к другой (где всегда был лишь один из родителей).

И гораздо больше, чем вспомнить отца, мне хотелось войти в ту другую семью, где было двое родителей. Я хотел этого всем сердцем. Я смотрел на них и пытался стать таким, как они, снова и снова. Одним из братьев Уотерсов.

И вполне преуспел в этом. Самоуверенный, веселый, флиртующий, но всегда несерьезный. Учащийся на твердую четверку, и иногда на тройки. Занимающийся спортом, командный игрок. Никогда не показывающий злость, или грусть, или равнодушие, или восторг. Всегда крутой. Они могли называть меня притворщиком и поливать за это грязью, но никто не посмел бы заявить, что я выбиваюсь из коллектива.

Единственной странной вещью — хотя, возможно, если хорошенько подумать, это было не так уж и странно — являлось то, что я не думал об отце целое лето. Мои мысли были слишком заняты борьбой с призраком горя и смерти, чтобы на отца оставалась хотя бы пара минут. Это была моя самая значительная потеря, но, как я уже говорил, человеку нечего терять, если он все равно ничего не помнит.

После того как я узнал, что Ари стерла Уина из памяти, я начал задумываться о маленьком малыше у меня в голове, который едва мог самостоятельно есть и какать и которого смерть одного человека обрекла на полное одиночество. Ари была как я в младенчестве, лепечущая и забывчивая. Она была не в состоянии вспомнить человека, который когда-то был для нее всем, так же, как я не мог вспомнить отца.

Мы с ней были чем-то вроде семьи: семьи тех, кто любил Уина. В конце концов я нашел свой эксклюзивный клуб — тот, куда меня так и не приняли братья. А потом она пропала, и сама лично исключила себя из нашего клуба.

Теперь я понимал, почему братья так тщательно скрывали от меня эту часть своей души. Это было не из-за эгоизма или заносчивости. Они хотели бы принять меня в клуб и делиться воспоминаниями. Но ты либо в клубе, либо нет. Это невозможно подделать.

Нет ничего хуже, чем остаться с воспоминаниями наедине.

Когда она объявилась в гостиной, я лежал на диване, плотно завернувшись в красный флисовый плед, и смотрел по телику рекламу. Блондин демонстрировал блок из двенадцати керамических ножей. Сто процентов гарантии, острее, чем сталь, и всего за 49,99 доллара. Она выключила телевизор и сердито встала прямо передо мной.

Часть меня хотела соскочить с дивана и вмазать ей за то, что она забыла Уина, но вторая часть была слишком опустошена, чтобы двигаться.

— Какого черта ты здесь делаешь? — спросил я.

— Я слышала, ты хандришь. Хотела увидеть это своими глазами.

— Что? От кого?

Ари не ответила. Я видел, как она окинула взглядом диван, полупустые банки из-под гаторейда[25] и мое лицо, очевидно, бледное и грязное — в зеркало я давно не смотрелся.

— Зачем ты обидел Диану? — спросила она.

Я сглотнул. Уж насколько я плохо выглядел, но она выглядела не лучше: темные круги под глазами, вяло болтающиеся руки, не такие гибкие и грациозные, как обычно.

— Она думала, что у вас все серьезно, — сказала Ари. — Должно быть, ты предпринял не одну попытку, чтобы ее в этом убедить. Зачем такие сложности?

— Заткнись, — сказал я. — Заткни свою пасть, Ари. Мы с Дианой — это совершенно не важно. Ты забыла Уина. Пошла и вырезала его, словно раковую опухоль. Но ты бы не умерла из-за воспоминаний о нем. Он не был опухолью. Он… любил тебя. А тебе было все равно.

— Мне кажется, я должна была очень сильно его любить, для того чтобы сделать то, что я сделала.

— Это просто жалкое дерьмо.

Она пожала плечами.

— Ты прав, — сказала Ари. — Прежняя Ари была куском дерьма.

Я закрыл глаза, но это вовсе не означало, что она ушла. Я чувствовал ее дыхание. Сказать было больше нечего, и мы молчали.

— Скажи мне, зачем ты разбил Диане сердце, — проговорила она.

Я открыл глаза:

— Какое тебе дело?

— Она моя подруга.

— Дерьмовый ты друг, как, впрочем, мы уже выяснили.

— А ты вел себя еще гаже, чем обычно. Зачем ты это сделал? Чтобы на пять минут ощутить себя любимым и значимым? Это бесчеловечно.

Я резко сел на диване, плед все еще окутывал мои плечи.

— Готов освежить твою память, Ари. Я всегда таким был. Я тот, кто все портит. Я несерьезен. Чего она ожидала?

Она пнула меня в голень. Было больно, но боль оказалась резкой, алой и даже приятной. Ари покачнулась, словно пинок заставил ее потерять равновесие.