Вслед за словом - Владимир Дмитриевич Алейников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Перед кем, скажите по совести, нам отчитываться, сограждане? Перед Богом? От Бога – дар. Творчество же – для людей, обращается творчество – к людям.
Присмотрись, читатель теперешний, присмотрись к прохожему, к встречному, – он ли? Тот ли? К тебе ли шёл он – там, в ночи? Да, к тебе. Узнал ли ты его? И выходят книги в свет. И, в путь устремившись снова, непременно к тебе придут.
Ночь, ну а в ней – клич.
Клич, ну а в нём – ключ.
К тому, что в судьбах. В жизни. В каждом слове.
Лишь к яви рвётся речь из недр былого.
* * *
– Скажи мне честно, Володя, скажи мне открыто и прямо, скажи мне, как на духу, по-дружески, да и по-свойски, – ты сможешь когда-нибудь, ну, там, в том самом грядущем, которое, как ни крути, однажды всё же придёт, да, придёт, написать обо мне? – спросил меня как-то, давно, в семидесятых, Зверев.
Я ответил ему:
– Смогу.
И Зверев тогда улыбнулся, и глаза его влажными стали, и лицо его посветлело, и сказал он своё:
– Хорэ!
Да, хорэ. Сквозь время – хорэ.
Ночь. Луна в литом серебре.
Или солнце – и ясный день.
Из былого – сквозь строки – тень.
Или – взгляд. Или – зов. Сквозь боль.
Век таков. Такова юдоль.
Или – творчество: навсегда.
В небе хмуром – сквозь хмарь – звезда.
Зверев немного подумал и сказал мне:
– Знаешь, Володя, всё-таки я не один, такой вот, как есть. Особенный. Нас, между прочим, немало. Нас, художников наших. И есть среди них достойные, талантливые. И поэтому, если ты будешь писать когда-нибудь обо мне и обо всём, что было в трудное наше время, то пиши уж и о других. И о поэтах наших. И о прозаиках наших. А ещё и о людях разных, колоритных, из нашей среды. Потому что все мы, конечно же, это факт, единое целое. Как нас потом назовут? Небось, придумают что-нибудь, этакое выразительное, скорее всего, название. И все тогда согласятся с этим. А ты – пиши. Не обо мне одном. Обо всех нас. Поскольку мы – не какой-нибудь сброд. Мы – явление. И таких, как мы, я считаю, днём с огнём не найдёшь нигде – ни в Америке, ни в Париже. Мы – на родине у себя появились – и состоялись. И останемся здесь – навсегда, я считаю, в искусстве нашем. И в поэзии нашей, и в прозе. То есть, в том, что мы создаём – и ещё, даст Бог, создадим. В нашем – личном и общем – творчестве. Так – разумнее. Справедливее. Так я думаю. Ты понимаешь?
Я ответил:
– Да, понимаю. Постараюсь я написать и о других художниках. И не только о них, разумеется. Обо всей нашей славной братии.
Зверев сказал:
– Пиши. Я тебя – благословляю. И говорю: хорэ!
Мы стояли вдвоём со Зверевым в незнакомом каком-то дворе. Это было – припоминаю – поздней осенью, в ноябре.
Листья жухлые под ногами. Ветер, холод, ледок, снежок. Небеса, свинцовые, низкие. Окна – в ряд. Иногда – в кружок. Гул столичный. Предзимья веянье. Предвечерья печальный час.
Стены, вставшие за деревьями. Чувств и слов золотой запас. Разгоравшиеся поблизости неприкаянные огни.
Мы стояли вдвоём со Зверевым в мире этом – совсем одни.
– Куда же податься нам? – спросил задумчиво Зверев.
Я ответил:
– Куда-нибудь.
– А точнее?
– Надо подумать.
– Будем вместе думать?
– Давай.
– Думы, думы, вы так угрюмы!
– Ты опять говорить будешь в рифму?
– Захочу – и буду. А что?
– Говори, если очень хочется.
– Почему-то уже не хочется.
– Почему?
– Да откуда я знаю?
– Что ж, понятно.
– А мне, представь себе, непонятно.
– Бывает всякое.
– Вот и я говорю: бывает.
– Но куда мы пойдём?
– Вперёд!
И мы зашагали – вперёд.
Отправились – в никуда?
Нет, пожалуй. Туда, где вечер наступал, надвигался, всею темнотой своей, на столицу. Где огней становилось всё больше, а людей – всё меньше и меньше на окрестных всех тротуарах. Где машины с зажжёнными фарами проносились – всё мимо и мимо. Мимо нас, бредущих задумчиво сквозь вечерний предзимний мир. Мимо редких деревьев с последними, облететь не успевшими листьями. Шли и шли мы. Туда, где, может быть, примут нас, где удастся время скоротать, в уюте, в тепле. А потом? А потом – куда-нибудь дальше двинемся. Но куда? К новым, где-то вдали, пристанищам. Ну, допустим. И что – тогда? Новый путь. Скитания новые. Так уж вышло. Зачем роптать на судьбу? Времена – суровые. Даже слишком. Уж как пить дать. И поэтому – в путь. Ведь ангелы всё равно над нами поют. Шли вперёд мы, путники странные. И нашли в итоге – приют.
И там, в компании тесной вполне симпатичных с виду и, возможно, хороших людей, оживлённых, слегка взбудораженных внезапным нашим визитом к ним, старавшихся проявлять к нам внимание, даже, вроде бы, в меру всё же, гостеприимных, провели мы какое-то время. То ли час, то ли два, то ли три. Ну а может, и все четыре. Допускаю. Ведь мы в итоге засиделись там допоздна.
И опять повторились – обычные ритуалы. И вновь традицию посещений знакомых наших, и особенно вот таких, как сегодняшнее, внезапных, на авось, как уж выйдет, было бы где немного нам отдышаться, мы со Зверевым продолжали.
Я достал из портфеля буханку бородинского чёрного хлеба и бутылку сухого вина.
Зверев достал из-за пазухи апельсин, баранку и яблоко. И, помедлив, достал бутылку коньяка. И жёлтый лимон.
А хозяева заварили – от щедрот своих – чай «со слоном».
Говорили мы – но о чём же?
Как обычно – о том да о сём.
Выпивали. Коньяк быстро выпили. А потом принялись – за вино.
Как всегда, не хватило выпивки. И хозяева, чуть помявшись, из буфета достали заначку – вот уж радость – бутылку водки.
И пришлось мне – читать стихи. И, по просьбе хозяев,
